Времена исполнились; час избавления близок. Мотив близкого конца нынешнего мира и «наступления дня божьего» повторяется снова и снова. Страдать и терпеть гонения беднякам осталось недолго; правление зверя подходит к концу.
С пророческим волнением Уинстэнли убеждает читателей: «Бог вскоре свершит это дело; ибо он уже судит змия. И если Англия, Шотландия и Ирландия, это триединое королевство, объединенное под одной главою, или Государственным правлением, станет той десятой частью града Вавилонского, которая первой отпадет от зверя, в чем я не сомневаюсь, но ежедневно вижу тому подтверждения», тогда народ сделается свободным. Угнетение и несправедливость падут.
«Вот зима уже прошла, — обещает он словами Песни Песней, — дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей… Это святые… поднимутся подобно росе под солнцем… Всякое угнетение, несправедливость, ложные дары и формы богослужения — все будут разрушены в мире; и правосудие потечет по нашим улицам, как поток, и справедливость — как река… Это будет веселый мир, мы снова увидим добрые времена…»
Об этом Уинстэнли писал и в «Тайне Бога». Но здесь, в новом трактате, он делает еще один решительный, важнейший для будущей его деятельности шаг. Весна настанет не сама собой, по мановению руки господней. Пришла пора от слов перейти к делу, осуществить в этой жизни то, о чем повествует, к чему зовет Писание. Царство небесное на земле будут строить сами «святые». Он снова и снова повторяет, что слова должны стать делом — горе тем проповедникам, которые говорят и не делают! Зло в душе человеческой и в мире сем существует; но оно не вечно и не неизбежно. Выход прост: все должны работать, сознательно и терпеливо, для того, чтобы уничтожить зло в себе и в обществе.
Но он еще не знал, как переделать утвержденный веками и сотрясаемый ныне войнами и усобицами порядок. Он ищет ответа в эсхатологических пророчествах Апокалипсиса: три с половиной дня, сказано там, убитые свидетели господни будут лежать мертвыми на улицах, и не позволено будет предать их погребению. Это — символ истории всего человечества, истории рабства духа. Первый день, или век, — владычество Нерона, «когда власти и народ — все поддались обману». Второй век — правление папы римского, темное средневековье; третий — власть епископата, частично реформированной англиканской церкви. Последние же полдня — полвека — это нынешнее время, время самой ожесточенной борьбы со злом. Зверь, олицетворяемый земной властью, «не позволил Христу… избрать, одарить и послать в мир своих собственных служителей и учеников»; не позволил «пастухам и рыбакам или ремесленникам, не обученным мирской науке, проповедовать Евангелие, хотя Христос дал им помазание и приказал говорить вещи, которые они узрели и услышали».
Полвека эти, однако, скоро заканчиваются, и день Христов засияет.
Может быть, лучший путь к этому светлому дню — борьба каждого с самим собою, со злом внутри себя? Уинстэнли сам испытал подобную борьбу и с радостью признается: «Теперь Князь тьмы и силы моей плоти, которые боролись во мне против… духа истины, вырваны прочь». Душа очищена для дальнейшей работы, для того, чтобы семя господне упало на добрую почву. Он зовет и других проделать эту работу в своей душе: отказаться от мудрости мира сего, от его учения, памяти, силы, от обрядов, молений и богослужений, от собственного эгоизма — чти важнее всего. Все это — суета мирская, все лживо, пока не открылась человеку духовная истина.
Уинстэнли, однако, сознавал, что этого мало. Взгляните в себя, говорит он, и взгляните на мир, окружающий вас. И вы увидите в нем «ту же самую смесь невежества, гордости, себялюбия, угнетения и пустых разговоров, которые действуют против Христа в государствах, в советах, в церквах мирских». Значит, надо действовать и в этом мире, надо бороться с несправедливостью и угнетением в обществе. Все, кто наносит вред простым людям, кто лжет им или чинит произвол, должны быть сокрушены. Особенно церковные власти. Здесь Уинстэнли беспощаден. «Клерикальное, церковное, традиционное» управление, пишет он, должно быть вырвано с корнем, «ибо оно украдено обманным путем у королей земных с целью развязать войну против святых».
Но никого не надо убивать. Зло порождает только зло. Господь и так потряс до основания все устои этого мира, «продажные власти, фальшивые формы и обычаи так называемой божественной службы, королей, парламенты, армии, графства, королевства, университеты, человеческие знания, науки; он потрясает богатых и бедных и опрокидывает все, что стоит на его пути». Священнослужители, епископы и псевдоученые сами сложат с себя полномочия, когда увидят, что «низшие люди, глупцы в глазах этого мира… говорят о глубоких божественных вещах, которых эти мастера искусств не понимают». Ложные власти и угнетатели должны быть низвергнуты «не тюрьмами и бичами… не одним из оружий плоти», но словами истины.
Уже здесь, в самом начале проповеднической работы Уинстэнли неколебимо утверждает один из важнейших принципов своего учения: принцип ненасилия. Работать, бороться надо постоянно: и в самом себе ежечасно одолевать черного духа злобы и корысти, и в мире внешнем стоять за правду, за справедливость и свободу. Но не проливать крови, не отвечать насилием на насилие. Не брать в руки грязного «оружия плоти». Путь к новому миру — духовный путь. Как писал позже великий Милтон:
Но может быть, не меньше служит тот Высокой воле, кто стоит и ждет.
«Терпеливо ждите господа, — взывает Уинстэнли, — пусть каждый, кто любит Бога, попытается духом мудрости, кротости и любви осушить Евфрат, который, как и подобает великой реке, вышел из берегов и затопил землю… Ибо не месть, тюрьмы, штрафы, сражения одолеют смятенный дух; но мягкий ответ, любовь и кротость, терпение и справедливость умиротворяют гнев».
…Рассвет, весенний рассвет 1648 года брезжил сквозь дощатые ставни маленького окошка. Сыроватый воздух благоухал свежестью и надеждой. Уинстэнли дописал последнюю фразу: «Солнце справедливости встает все выше, и светлое сияние его станет свободой для Англии».
Работа была окончена. Около двухсот страниц, исписанных торопливым почерком, лежали на столе — плод многих, многих вечеров и бессонных ночей, плод высоких мечтаний и тяжких раздумий… Ему не хотелось с ним
