Установить владельца сумки не составляло труда: в ней лежало мое удостоверение личности. Кстати, это был единственный документ из числа бумаг, находившихся там, который весьма в отдаленной степени мог быть назван секретным. Однако убедить строгого слугу Фемиды в никчемности всего дела не удалось. Важно заявив, что в трибунал, возможно, он дело и не передаст, капитан предупредил, что будет настаивать на строгом дисциплинарном наказании за притупление бдительности в боевой обстановке. Ходатайство и мотивировку бдительного стража закона командование удовлетворило, и мне вместо ордена, к которому я был представлен, командующий войсками Западного фронта генерал-полковник Г.К.Жуков объявил выговор, подчеркнув, что ограничивается столь мягким наказанием, только учитывая мои прежние заслуги.
За десять лет пребывания на военной службе мне не раз приходилось вместо ожидаемого поощрения получать взыскания, вызванные, как правило, чрезмерным служебным рвением, но никогда они не были так незаслуженны и обидны, как в этот раз.
Позже мне стало известно о том, что проверяющий из разведотдела штаба фронта полковник Жемчужин, узнав о найденной сумке с личными документами начальника 3-го отделения, рекомендовал строго наказать виновного, даже не ознакомившись с этими документами. Характерно для того времени, что наши прямые начальники, в частности майор Колосов, не сделали ни малейшей попытки, вмешаться во всю эту историю, чтобы внести должную ясность. Он предпочел на это время выехать в одну из дивизий с тем, чтобы не быть косвенно обвиненным в отсутствии бдительности.
В Кирове, где за время нашего отсутствия накопилась масса дел, на меня обрушился новый тяжелый удар: трое наших разведчиков — бывшие полицейские Воронов и двое его помощников в наше отсутствие были арестованы и постановлением тройки НКВД расстреляны.
Оказывается, полковник Жемчужин во время краткосрочного визита в Киров не только расточал нам улыбки и высказывал удовлетворение работой, но и успел навестить только что возвратившегося из эвакуации начальника районного отделения НКВД и договорился с ним об аресте «изменников Родины», пробравшихся в военную разведку.
Трудно передать возмущение, охватившее нас. Беззаконие, самоуправство и вероломство, которые творили некоторые работники НКВД в те времена, расценивались обычно нами как неизбежные издержки борьбы с классовым врагом. Но здесь был образец вопиющего произвола. Уничтожили людей, добросовестно выполнявших опасную боевую службу в разведке.
Спасти их уже было нельзя. Но по крайней мере, может быть, реабилитировать казненных, чтобы не страдали невинно их семьи. С этим предложением я пришел в районный отдел НКВД и пожаловался на незаконность действий в отношении наших репрессированных агентов. В ответ шеф районной госбезопасности заявил, что вопрос об аресте бывших полицейских, попавших по близорукости начальника 3-го отделения разведотдела в разведку, был согласован с представителем штаба фронта полковником Жемчужиным. В НКВД этих людей рассматривали не как наших агентов, а как предателей, которые в соответствии с приказом о введении в городе осадного положения подлежали расстрелу на месте, что и было сделано. При этом он добавил, что мне повезло: по всем правилам я должен был разделить их участь, поскольку предоставил врагам народа лазейку в святая святых нашей армии — разведку.
Все мои доводы ни к чему не привели. «Старые и проверенные кадры» ведомства Берия шутить не любили.
В тот же день я получил телефонограмму сдать все дела и личный состав капитану Куличкину Н.П. и прибыть в штаб армии для получения назначения к новому месту службы.
С тяжелым чувством я покидал Киров. Жаль было оставлять боевых товарищей, которые тоже были возмущены чудовищной несправедливостью. Многим стало известно об аресте нескольких наших секретных сотрудников, и их беспокоила собственная судьба. Побывавшие в окружении, а их было большинство, вспоминали волей-неволей немецкую пропаганду, которая утверждала: все попавшие в плен и побывавшие в окружении никогда не будут прощены советской властью.
Но война продолжалась, все эти события, так волновавшие нас и казавшиеся нам значительными, на общем фоне великой битвы, охватившей весь мир, были ничтожно малыми. Возникала мысль жаловаться, но кому и зачем? Кто будет в такое время, когда жизнь человеческая ничего не стоила, пересматривать решения, принятые ответственными людьми?
Тепло распрощавшись со своими ребятами, успокоив их, насколько это было возможно, я уехал в штаб армии.
ГЛАВА 5. Работа 2-го отделения разведотдела штаба Западного фронта
К моему удивлению, в апреле 1942 года меня назначили с повышением на должность старшего помощника начальника 2-го отделения Разведывательного отдела штаба Западного фронта. Отделом руководил полковник Т.Ф.Корнеев, его заместителем был полковник М.А.Мильштейн, а моим непосредственным начальником являлся… полковник М.В.Жемчужин.
2-е отделение разведотдела штаба Западного фронта в феврале 1942 года еще находилось под Москвой. Как и всюду, агентурный аппарат пытались располагать подальше от штаба и, естественно, действующих войск. В данном случае Жемчужин доказал целесообразность оставления его отделения в Москве, в частности недалеко от станции метро «Аэропорт». 3-е отделение РО (диверсионное), которое возглавлял майор А.К.Спрогис, также находилось в столице. В этом, несомненно, был определенный смысл. Многомиллионный город представлял собой неисчерпаемый источник кадров для разведки. Здесь проще законспирировать готовящихся к выполнению заданий людей, организовать их отдых, питание, экипировку, а переброска разведчиков через линию фронта осуществлялась только самолетами с любого из подмосковных аэродромов, а иногда даже и с центрального, который в ту пору действовал на полную мощность. Постоянным сотрудникам оперативных отделений этого высшего звена оперативной разведки уже не надо было лично проводить разведчиков в тыл противника через линию фронта или часами дожидаться их встречи на передовой, опасаясь, чтобы свои не подстрелили в непогожую зимнюю ночь внезапно вынырнувшего из тьмы маршрутника, несущего давно ожидаемые сведения о враге. Москва все еще походила на прифронтовой город, да по существу и являлась им. Соблюдалась весьма строго светомаскировка, но налеты врага уже становились реже, жители привыкли к ним, и очереди у убежищ при воздушных тревогах почти исчезли. Чувствовалась внутренняя собранность всех москвичей — от ребенка до глубокого старика. Во всем были видны уважение к армии, ее воинам и действительно всенародная забота о них. Нередко можно было видеть, как солдатам и командирам уступают места в метро, трамвае, автобусе, без очереди обслуживают в магазинах, уступают лучшие места на концертах, в кино, театрах, и все это без какого-либо указания свыше, от чистого сердца.
