Людьми, заслужившими доверие Дэвиса, с которыми он считался и перед которыми излагал свои взгляды, были не сотрудники посольства, а аккредитованные здесь американские журналисты. Тому было много примеров. Я помню, как в 1937 году во время одного из трех крупных процессов Пятакова - Радека - Крестинского - я был переводчиком мистера Дэвиса. В перерывах меня посылали за сандвичами для посла, а он в это время обменивался мнениями с джентльменами из прессы относительно степени вины жертв процесса. Я не помню, чтобы он обсуждал этот вопрос со мной. Судя по его докладам, он в значительной мере верил в обвинения, выдвигаемые против подсудимых.
Дэвиса прежде всего интересовало, чтобы в Америке советско-американские отношения выглядели дружественными, что бы ни скрывалось за их фасадом. Для этого требовался другой стиль докладов и донесений, другой анализ советских мотивов и намерений. Этому тогда мешали не только мы, сотрудники посольства, но и восточноевропейский отдел Госдепартамента, известный также как русский отдел. Он существовал с 1924 года, и возглавлял его мистер Келли, уже упоминаемый в связи с моей берлинской службой. Это был настоящий ученый по своей природе. Он основательно изучал Россию и русский язык и собрал лучшую в США библиотеку по советским делам. При этом его отдел, так же как и наш штат, весьма критически оценивал советскую политику и придерживался жесткой линии в отношениях с Кремлем по многим спорным вопросам, не боясь открытых разногласий.
Поэтому для нас не было полной неожиданностью, когда, месяцев через пять после назначения Дэвиса послом, Келли вызвали к заместителю государственного секретаря и объявили, что отныне восточноевропейский отдел ликвидируется, а его функции переходят к западноевропейскому отделу (известному также, как просто европейский отдел). Замечательное собрание книг Келли передали в Библиотеку конгресса, а особые папки с документами отдела подлежали ликвидации. Теперь вместо прежнего подразделения работали две маленькие группы в европейском отделе - одна занималась Россией, другая - Прибалтикой и Польшей. Я так и не узнал реальных причин этой странной чистки. У нас ходили слухи о ревности сотрудников европейского отдела, которые утверждали, что в русском отделе слишком большое значение придают России, занимаясь ею больше, чем другие специалисты - своими странами. Возможно, в этом была доля правды, но дело, конечно, не сводилось к подобным объяснениям. Есть основания полагать, что это происшествие результат давления Белого дома. Меня удивило, что впоследствии, в 1950-х годах, маккартисты и другие правые не обратили внимания на этот инцидент. Если где-то и можно было найти следы значительного просоветского влияния в правительственных сферах, то именно в этом случае.
Так или иначе, русский отдел был ликвидирован с быстротой, характерной скорее для советской политики, чем для американских государственных дел. Келли отправили послом в Анкару, и вскоре он ушел в отставку. Моему другу Болену в Вашингтоне удалось собрать и спасти от забвения часть библиотеки Келли. Меня отозвали в Вашингтон, в Госдепартамент, а Болена направили в Москву, на мое место.
В так называемой русской группе я прослужил всего около года. Там я общался с моим коллегой и бывшим соучеником Гафлером, который занимался Польшей и Прибалтикой. Мы с ним нередко, как и в студенческие времена, проводили время в политических и философских дискуссиях. За это время, если мне не изменяет память, меня трижды вызывали к начальнику европейского отдела. Лишь однажды я побывал у самого государственного секретаря мистера Халла, которого тогда интересовала судьба каких-то американских коммунистов в России. Я пытался объяснить ему, почему русские коммунисты в период чисток арестовывали своих американских последователей. Таким образом, руководителям Госдепартамента консультация эксперта по России понадобилась за это время лишь четыре раза. Это может быть показателем внимания к России официального Вашингтона в тот период. Европейский отдел действительно старался не принимать Россию слишком всерьез.
Моя отставка из русского отдела была, конечно, реакцией на мое прошение, в котором я ссылался на то, что трудно содержать жену с двумя детьми в Вашингтоне на 5 тысяч долларов в год. Я благодарен руководству за проявленное понимание. Вместе с тем я полагаю, что европейскому отделу было легче принять такое решение, так как мои взгляды на русскую политику расходились со взглядами новой администрации. По крайней мере, меня перевели не в Россию, а в Прагу. Прошло шесть лет, прежде чем я снова начал активно работать на русском направлении.
Глава 4.
Прага, 1938-1939 годы
Путешествие в Прагу нельзя было назвать спокойным. Корабль отплыл из Сэнди-Хук в 2 часа пополудни, и сразу же началась буря на море. Остальная часть поездки пришлась как раз на время мюнхенского кризиса. Европа снова находилась на пороге войны. Первоначально наш пароход направлялся в Гамбург, но вскоре поступило указание изменить курс и высадить пассажиров в Ле-Гавре, после чего растерянных путешественников посадили в специальный поезд и отправили в Париж. Там мы узнали, что члены семей дипломатов в Прагу не попадут, поскольку уже началась их эвакуация. Поэтому на следующее утро, как раз в день Мюнхенской конференции, я попрощался с семьей и улетел в Чехословакию последним регулярным рейсом до Праги. Как раз в это время в аэропорту готовили специальный самолет для Даладье{15}.
В день моего приезда уже стали известны результаты Мюнхенской конференции, и Прага находилась в состоянии подготовки к войне. Мне навсегда запомнились толпы людей на улицах со слезами на глазах: они оплакивали потерю независимости, которой их страна наслаждалась всего двадцать лет. Через несколько часов немецкие войска вошли в пограничные области Чехословакии, и над сердцем страны нависла угроза вторжения. Обстановка была военной, и война, по крайней мере для меня, уже фактически началась, с тем чтобы продолжаться почти восемь лет.
Резиденция нашей миссии находилась в Шенборнском дворце. После эвакуации оставался только мужской персонал. Вся наша миссия занимала лишь небольшую часть здания, остальные помещения пустовали. В огромном саду, который окружал нашу резиденцию, по распоряжению американского правительства уже сооружали бетонное убежище - первое из числа сооруженных для американских представительств, причем его стали строить еще до войны. Интересно, однако, что Прага оказалась чуть ли не единственной из европейских столиц, которую почти не разрушили бомбежки.
Нашим посланником в Праге в то время был Вильбур Карр - один из создателей единой внешнеполитической службы США в 1924 году. Его имя стало в среде американских дипломатов почти легендарным. Долгие годы этот человек ведал в Госдепартаменте административно-хозяйственными вопросами. Теперь же он возглавил нашу дипломатическую миссию в Праге. Этот человек, будучи прекрасным профессионалом, очень хорошо справлялся со своими обязанностями, и трудно было найти для нас лучшего руководителя. Конечно, он не мог изменить к лучшему катастрофическое положение дел, сложившееся тогда в Чехословакии.
