Всюду читаем стихи, говорим об искусстве (за чаем с печеньем — Додя улыбнись), спорим, острим, гогочем.
В биржевке вечерней Н. Н. Брешко-Брешковский офельетонил нас — мальчиками в курточках, и нам стало еще веселее.
Мы закурили трубки.
Молодость юность, детство были всегда нашими солнцевеющими источниками творческих радостей.
Наша культурная вольность, буйная отчаянность, урожайный размах, упругие наливные бицепсы и без-предельная талантливость от природы — всюду оставляли ярчайший след нашего пришествия.
Стариковское искусство окончательно сморщилось, закряхтело.
Любого невинного лозунга нашего, вроде: — Левая нажимай-было достаточно, чтобы искусство старости сдохло, но — защищенное полицией, дворцами, буржуазной своей прессой, капиталом и мещанами изящного вкуса, — оно настолько неиздыхало, а даже решилось бороться доносами и намеками на нашу вредную анархичность и неблагонадежность.
А мы — истые демократы, загорелые, взлохмаченные (тогда я ходил в сапогах и в красной рубахе без пояса, иногда с сигарой), трепетные — уверенно ждали своего Часа.
Футуризм воссолнился.
Мы явились идеальными Детьми своей Современности.
За нами была гениальность, раздолье, бунт, молодость, культура, великая интуиция.
У нас еще небыло обильных плодов труда, зато была мировая энергия, стремительность, высшее напряженье сил.
Наконец было достаточно нас видеть или слышать, чтобы чуять пронзенность острого присутствия гениев.
А количество трудов никому ненужно.
Вот в такой — амплитуде назреванья от Грядущаго — Футуризма — расцветал Поэт.
Я стал работать в студии Давида Бурлюка, не переставая посещать вновь лекции.
Весной гостил у Елены Гуро-Матюшина на даче в Ораниенбауме.
Но лето уехал в Пермь и поселился жить в глухой деревушке Новоселы с братом Петей.
Здесь я начал жить по-стихийному, по-истинному — только как Поэт.
С утра до вечера я уходил в луга, в лес, в простор полей, жег костры.
Нашел где то в глуши — на речке Ласьве — заброшенную землянку, уладил ее и стал там проводить да как: задумал написать книгу — Землянка — в форме романа, с поэтическими сдвигами.
Но писались только стихи.
Впрочем Поэт написал там лирическую сагу в трех перемнах — Семь слепых сестер — для театра (до сих пор лежит без движенья на Каменке).
Я много охотился на рябчиков, играл на гармошке в деревне, пел частушки, кутил с парнями на вечерках.
Меня любили за гармошку.
К осени я написал большую лекцию (для заработка) — о Новой Поэзии — и прочитал ее в Пермском Научном Музее.
Ожиданья оправдались — успех был славный.
Василий Каменский — лектор.
Дальше.
Осенью (1909) Василий-студент вернулся в Петроград для продолженья занятий по агрономии.
Почти одновременно с ним из Перми приехала дочь пермскаге купца Югова — Августа Викторовна — вдова с двумя детьми: мальчиком Женей 4-х лет и девочкой Шурой 2-х.
Мужа Августы убили в 1905 революционеры — он был управляющим в Ко Зингера в Тифлисе.
Интересно, что с Августой Василий познакомился, как кавалер с барышней, пятнадцати лет и это было его первое знакомство на романическом основани.
Тогда она была гимназисткой, а Он учеником городского.
Однако этот роман кончился только тем, что Василий-ученик в лютые морозы несколько раз проводил Августу из гимназии домой, да всю свою общую тетрадь исписан ее именем.
По приезде в Петроград Василий-студент усилен но начал заниматься живописью и так успешно, что все свои работы — пейзажи (пуантель — масло) ярко-импрессионистическаго характера — Он продавал по 50 и более рублей — таким образом зарабатывая до 300 руб. в месяц.
Агрономическая наука остановилась.
Редко Он стал посещать лекции.
Зато очень часто — Августу, где подолго возился с мальчиком Женей.
Августа — тип полуцыганки; энергичная брюнетка с круглым лицом, любившая цыганское пенье, вольную, широкую жизнь; веселые путешествия.
Простая, искренняя, купеческая натура с чуткой душой она встретила в Василье яркого ответного друга — спутника одной дороги.
В октябре Василий повенчался с Августой в Петрограде.
Эта свадьба дома — в Перми произвела сильное возбужденное впечатленье, благодаря многочисленным родственникам с обоих сторон.
Отец Августы, умерший за год до этой свадьбы, — Виктор Югов — один из крупных купцов Перми — оставил дочери в пожизненное владенье огромный трехэтажный каменный дом с магазинами и большой капитал тысяч пятьдесят.
А у Василья-студента небыло ничего — кроме личного труда и духовных богатств.
Вот это обстоятельство — для всех неожиданная свадьба — явилось целым событьем в Перми — и везде всюду по городу стали ходить всяческие слухи и разговоры.
И уж конечно все сходились на одном обывательском убежденьи, что Василий женился ради денег.
К Рождеству супруги приехали домой в Пермь.
Для Василья началась во истину неизведанно-купеческая жизнь.
Василий хотя и вырос в достаточно состоятельной семье Хрущевых и имел богачей — двоюродных братьев Каменских (капиталы, дома, коммерческие предприятья и ныне) — и богатство для него небыло недоступностью или чудом, или фантастическим представленьем, — но вот будучи десять лет закаленным пролетарием, скитальцем по России, искателем приключений, мечтателем-путешественником, рыцарем всяческих начинаний — Он совсем отвык от буржуазной обстановки довольства и тем острее-ярче изумительно-новой стала жизнь, отныне полная самостоятельности в семейных и денежных делах.
Огромный дом с доходом в 10000 руб. в год, капитал, большая квартира, выезды, прислуга, богатая обстановка, жена, двое детей, фрейлен-немка (нежная культурная воспитательница), постоянные гости, театры, ужины — и среди этой жизни — смущенный Василий, отпустивший для важности рыжую бородку буланже.
Я изо всех сил помогал Ему чувствовать себя проще, лучше, нездешнее.
В ответ на Его смущенье перед такой купеческой жизнью я предлагал, ему больше выпить за ужином старой мадеры и — главное — помнить, что и этот буржуазный угар пройдет мимо и только надо перенести его легче — интереснее.
Так ведь проходит все.
Панорама испытанья до конца — неизбежна.
Ай — все пройдет
Все умрут —
С знойноголых ног
Сами спадут
Бирюза — изумруд.
(Стенька Разин)
Дальше. Дальше
