На каждой из своих творческих встреч она не обходила вниманием Высоцкого: «В единственное утешение себе я могу сказать, что я всегда ценила честь приходиться ему коллегой и я всегда пыталась хоть что-нибудь сделать, чтобы не скрыть его сочинения от читателей. Мы мало преуспели в этом прежде, но путь поэта не соответствует тому времени, в которое умещается его жизнь. Главное – это потом… Высоцкий – это наша радость, это наше неотъемлемое достояние, и не будем предаваться отчаянью, а, напротив, будем радоваться за отечественную словесность…»
Некоторые особо придирчивые читатели и почитатели творчества Беллы Ахатовны, в том числе Виктор Ерофеев (не путать с Венедиктом), с тревогой отмечали, что начало 80-х, ознаменовавшееся для Ахмадулиной мрачными обстоятельствами (утрата близких друзей, болезненное переживание ушедшей молодости, разлад с миром и с собою), породило не только горькие мысли о жестокости века, быстротечности жизни, но и разрушили стереотипы ее поэтики.
И когда пришла пора вывести певца «101-го километра» на чистую воду, на удивление многим им оказался не кто иной, как автор розовых мотороллеров – Ахмадулина: «Опытного ценителя ахмадулинской поэзии трудно провести: интонационные особенности… наталкивают на правильную догадку относительно авторства, да, впрочем, автор и не скрывается. Однако радикальное упрощение словаря, развитие пригородно-окраинной темы, изображение персонажей, подобных Нинке, мрачноватая как будто хрипотца самого лирического героя – вот это наводит на мысль, что Ахмадулина если не перерождается, то, по крайней мере, сильно изменяется. Одни скажут – к худшему: не дело, мол, Ахмадулиной опускаться на «дно», и непонятно, зачем имитировать ползучий натурализм, – и станут себе в утешение искать среди новых стихов те, что похожи на прежние, и найдут, поскольку таких тем тоже немало. Ахмадулина, скажут, сильна другим: изяществом, витиеватой изобретательностью своей музы, рождающей в душе мысль о возвышенном. А в этом своем новом качестве, продолжат те самые «одни», Ахмадулина, будто соревнуясь с Высоцким, но не достигая его органичности, все равно останется «дамочкой», пишущей всего лишь понаслышке о страшном, и потому – не стоит и браться…»
Однако сии суждения были лишь суетными заметками, не более. Пространная цитата – лишь проба, попытка реконструировать объективную картинку настроения умов 80-х годов минувшего столетия.
К тому же все домыслы перечеркивают ее слова любви к Владимиру Высоцкому: «Его замечательный дар – это сумма талантов, но самое главное для меня – его изумительный язык, как бы корявый, картавый, но понятный всем и служащий каким-то утешением».
* * *
Завистники и злые языки, ухватившись за одну-единственную строчку Ахмадулиной – «Завидна мне извечная привычка быть женщиной и мужнею женой…» – тут же кинулись утверждать, что Белла, в сущности, не женщина. Но как же могли они не замечать ее признания в том, что она – «нежнее женщин и мужчин вольнее…»?
«Мне нравится быть женой художника Мессерера, – без лишнего кокетства говорила Белла Ахатовна, – муж непривередлив, а я своенравна, беспомощна в быту и, кроме душевной опоры, ничем другим быть не могу… Счастлива, что моя судьба перекрестилась именно с ним. Мужчина должен быть старше, даже если он моложе, и жалеть женщину, как будто она еще и его дитя. Вот Боря со мной и возится…»
Она не отрицала, что «все, что отдельно от художественного существования, довольно изнурительно. Облегчение приходит только тогда, когда удается что-то сделать на бумаге. Правда, завтрак, обед – это все я подаю… Плохие котлеты или невкусный суп – это невозможно. Или шары с кремом, которые он очень любит». И как же дорожила комплиментом Андрея Битова, который как-то в шутку произнес: «О, она умеет подать мужчине суп! Она знает, что такое суп для похмельного мужика».
Ей всегда были чужды идеи эмансипации: «Меня смешат и раздражают эти женщины, хорошо, если у них есть при этом какие-то таланты. «Береги своего мужа», – считаю я. У меня проблема – зашить подкладку на пиджаке, но, думаю, есть же рукодельницы, а феминисткам хочется руководить. Мне гораздо ближе женщина – кроткий вождь, зависящий от мужа и ему подвластный. Я, конечно, учитываю, что у мужа есть самолюбие и свой художнический путь, да и возиться со мной довольно утомительно. Но в семейном отношении я от него очень зависима…
Мне приходилось сторониться разве что какой-то суетности, которая неизбежно сопутствует человеку. Или надо совсем куда-то уходить, а такой возможности нет, поскольку есть муж и дети. Но когда я выгадываю уединение, я считаю это искуплением суетных грехов, многих пирушек, в которых я принимала участие. Дружеские застолья всегда были мной любимы, если это только не официальные презентации, которых я сторонюсь».
У нее выросли две дочери. Лиза пошла по стопам матери – окончила Литературный институт, пишет. Внешне и повадками похожа на мать. Анна, по настоянию Мессерера, окончила Полиграфический институт, оформляет книжки. Белла Ахатовна не скрывала: «Я никогда не старалась устраивать своих дочерей. Теперь у меня близкие, легкие отношения с ними… Эта близость выглядит элегантно – они очень почтительно к нам относятся. Дети выросли среди писателей, художников и видели, кто нас любил и кто был нам лучезарно дорог…»
Чисто женские пристрастия Ахмадулиной были вполне традиционны. Как всякой женщине, ей нравится наряжаться, «но не до такой степени, чтобы таскаться по модельерам». Туалеты довольно однообразны, зато в почете шляпы – влияние мужа, которому приходилось много заниматься театральными костюмами. Наряды ей обычно переходили «по наследству» от Майи Плисецкой – двоюродной сестры Мессерера.
Когда бездельничаю, признавалась она, «сознаю, что поступаю дурно. Потому что мне надо и квартиру убрать, и что-нибудь приготовить. Нет, готовить я все-таки готовлю. Картошку не люблю чистить. Говорю мужу: «Купи такую, которую не чистят». По ночам, если не пишу и лежу в темноте, мозг думает о мозге. О ненаписанном, несбывшемся, о былом, о грехах. И это ничегонеделанье – оно самый тяжелый труд и есть».
Она всегда обожала природу, еще девчонкой подбирала бездомных тварей, принося их домой. Души не чаяла в своих собаках: шарпее Гвидоне и пуделе с литературной кличкой Вося (Вова Войнович и Вася Аксенов). Однажды похоронила одного своего песика так, как хоронят людей: в гробике, с прощающимися гостями и памятником на могилке.
Была совершенно уверена: «Душевная щедрость, которая распространяется на все живые существа, обязательно входит в устройство совершенной человеческой личности. Себя я не отношу к таковым, но в этом вопросе я полностью солидарна с Анастасией Ивановной Цветаевой, которая говорила: «Не только собаку, но все слово «собака» пишу большими буквами». Соотношение с живыми существами обязательно для человека, хотя оно причиняет много страданий: всю жизнь с детства меня преследует боль за бездомных животных, и вечно я кого-то подбираю и приношу домой…» Невесело усмехалась: «Если меня спрашивают, как ваша карьера, я отвечаю: «Меня хотели сделать председателем клуба «Дружок» для беспородных собак. От председательства я отказалась, но участие принимала».
