«Машина» благополучно прибыла в Петербург. Саврасов прямо с воксала направился в Мариинский дворец, стоявший в глубине Исаакиевской площади, напротив собора. Во дворце он увидел диковинку — зимний сад, с пальмами, кактусами, древовидными папоротниками, различными тропическими растениями, цветами. Прежде чем отправиться на дачу Сергиевское под Петергофом, он должен был поработать здесь, сделать рисунки, эскизы для будущей картины. Во дворце Алексей оказался впервые, в зимнем саду тоже. Это было маленькое царство зеленой экзотики. Журчали каскады и фонтанчики, алели диковинные цветы, сыровато-пряный оранжерейный запах, запах теплой влажной земли, вечнозеленой растительности, распускающихся бутонов, мхов наполнял это обширное помещение. Художнику представилось, что он в каком-то сказочном лесу. Его окружали незнакомые ему деревца, кусты, соцветия, травы. Но он с детства любил все живое, что произрастает на земле, и поэтому не без удовольствия стал рисовать тепличные растения, тщательно и тонко выписывая каждый стебелек, веточку, лист.
Закончив свои рисунки в Мариинском дворце, Алексей Саврасов поехал на дачу Сергиевское, на безлюдном плоском берегу Финского залива.
Природа не радовала здесь своим разнообразием и яркостью. Это не юг, не Черноморское побережье. Бесконечной лентой тянулась береговая полоса. Пустынно и голо вокруг. Лишь сосны да камни. Одинокая рыбацкая хижина. Залив расстилается ровным пологом. Вода неслышно плещется на песчаной косе. Мелководье, камыши. Но в этой монотонности здешних мест, по-северному суровых и несколько унылых, в этом балтийском небе, в этих валунах и искривленных бурями соснах, в недвижном покое залива, в приглушенности красок природы Саврасов почувствовал какое-то особое своеобразие, и новизна впечатлений вызвала у него творческий подъем, желание поскорее приступить к работе.
На великокняжеской даче с парком ему отвели отдельную комнату в одном из подсобных помещений, и уже на следующий день с утра, взяв альбом, карандаши, он пошел к берегу, воде, долго бродил там, сделал первый рисунок. С каждым днем их количество росло. Он, казалось, даже с какой-то жадностью, с каким-то непреходящим интересом рисовал виды взморья, Финского залива, его туманную даль, сосны, дубы, камни и валуны, рыбацкие сети, лодки, старые деревья, их могучие стволы, ветви, листву, потемневшие пни, кусты…
Саврасов пользовался цветной мелованной бумагой, так называемой папье-пеле. Это были довольно толстые листы, покрытые несколькими слоями гипса, окрашенного в светлый, сероватый, голубоватый и другие тона. Рисовал он карандашом обыкновенным и литографским, графитом, применял для растушки вату и проскабливал, процарапывал слой гипса, создавая блики света с помощью ножичка. Все это требовало незаурядного мастерства и сноровки, ибо достаточно одного неверного, неловкого движения руки, и рисунок можно было считать испорченным.
Он ездил в Ораниенбаум, работал в окрестностях этого небольшого уездного городка, возникшего в начале XVIII века, когда, победив в войне со шведами, Петр I поручил своему любимцу Меншикову построить на острове Котлин морскую крепость Кронштадт.
Алексей прошелся по Ораниенбауму, где въездные ворота выглядели довольно внушительно, а дома были неказистые, одноэтажные. Лишь архитектурный ансамбль Большого дворца заинтересовал его да парк на взгорье, где среди дубов, елей и берез находились небольшие, но полные великолепия дворцы Екатерины II и ее незадачливого супруга Петра III. Он долго рисовал на берегу.
Впереди, в туманной дали залива, проступали неясные силуэты бастионов Кронштадта, мачты кораблей. Там, угрожая детищу Петра Великого, стояла эскадра лорда Непира.
Шла война против объединенных сил трех держав — Англии, Франции и Турции, которая получит потом название Крымской… В начале 1854 года англо-французский флот появился в Черном море и для устрашения бомбардировал Одессу. Одновременно английские и французские корабли вошли в Балтийское море. Английская эскадра стала захватывать торговые суда, обстреливать Аландские острова, расположенные у входа в Ботнический залив, финляндский берег у Свеаборга, блокировала Кронштадт. Как раз в те дни, когда Саврасов рисовал на великокняжеской даче и в Ораниенбауме, лорд Непир захватил крепость Бомарзунд на Аландских островах.
Время было неспокойное, тревожное, до побережья Финского залива долетало эхо канонады. Царский двор проводил это лето, как обычно, в Петергофе. Важные сановники, придворные и даже фрейлины ездили в Ораниенбаум и дальше — к Поклонной горе, чтобы увидеть английскую эскадру, стоявшую к западу от Кронштадта. Отправлялись туда не только высокопоставленные лица, но и обыкновенные петербургские жители. Всем было любопытно взглянуть на корабли Непира.
Царь предпочитал смотреть на неприятельский флот в телескоп с верхнего балкона дворца Александрии. В мундире, застегнутом, как всегда, на все пуговицы, он взирал через телескоп на корабли коварных англичан. Государь постарел, близилось к концу его тридцатилетнее царствование. Глаза стали особенно по-рачьи выпуклы, их голубизна потускнела, угас стальной блеск. Николай Павлович появлялся на балконе и после завтрака, и после обеда, отведав жареного гуся (по-прежнему демонстративно предпочитал «простые» русские кушанья). Телескоп ждал его. Если же надвигалась июльская гроза, слышался гром, царь поспешно удалялся во внутренние покои. Он боялся грозы, не выносил ее с детства…
Саврасов прожил на даче Сергиевке уже больше месяца, а Марию Николаевну ему так и не удалось еще ни разу увидеть хотя бы мельком, издали. Кто-то из слуг сказал, что ее высочество пребывает в Петергофе, во дворце Александрии, вместе с государем. Прошло еще некоторое время, и вдруг как-то утром, когда Алексей собирался идти, как обычно, рисовать с натуры, ему сообщили, что его желает видеть великая княгиня.
Мария Николаевна встретила художника приветливо, улыбнулась ему, предложила сесть на стул с мягким, обитым шелком сиденьем. Будучи женщиной благовоспитанной, она сумела не дать почувствовать за непринужденностью и простотой обхождения ту бесконечную дистанцию, которая разделяла ее, дочь императора, правнучку Екатерины II, и молодого московского пейзажиста, происходившего из мещан. Ее считали красавицей. И действительно, бледное тонкое лицо ее было изысканно красиво. Правда, немного холодновато-бесстрастно, но в серо-голубых глазах светились ум, легкая ирония. У нее был хороший вкус, она разбиралась в искусстве, живописи, умела сразу отличить красивую посредственность от истинно самобытной вещи.
Она стала спрашивать у высокого, плечистого, несколько нескладного (еще не вполне сформировался?), смущенного, очевидно, очень стеснительного молодого человека, как ему живется на даче, доволен ли он, нравится ли ему здесь, успешно ли продвигается работа, и Саврасов отвечал на эти вопросы почтительно и односложно, что, мол, живется хорошо, что ему здесь нравится, природа по-своему замечательна, что работа идет успешно и что он скоро закончит рисовать и сможет начать писать картины.
