«Журавли» спровоцировали эффект разорвавшейся бомбы не только в Советском союзе. Картину с трепетом смотрела вся Европа, а во Франции этот фильм и вовсе стал лидером проката. Но за границей картину восприняли совсем иначе. Будущий знаменитый режиссер Клод Лелюш (автор культового фильма «Мужчина и женщина») позже признался, что в его становлении как режиссера огромное значение имел советский фильм «Летят журавли». Вначале Клод Лелюш хотел стать документалистом, но почти случайно увидел «Летят журавли». Это так потрясло его, что он позвонил директору Каннского фестиваля и сказал, что видел в России фильм, который обязательно надо включить в конкурс. Лелюшу было тогда всего 20 лет, и его никто не знал, но страстность и убежденность его были таковы, что фильм взяли на Каннский фестиваль.
Снял фильм режиссер Михаил Калатозов. Его судьба не менее удивительна, чем его фильм. Свою творческую деятельность Мишико Калатозишвили начинал на Тбилисской киностудии. Работал киномехаником, шофером, монтажером, оператором, ассистентом и режиссером. Был даже актером (его мужественная и аристократичная внешность нашла применение в грузинских мелодрамах). Но все время он шел к тому, ради чего, чувствовал, родился на этот свет: снимать фильмы. Первым его фильмом стала «Соль Сванетии», где он выступил и в качестве оператора. В 30-е годы Михаил Калатозов переехал в Ленинград, где снял несколько фильмов о летчиках. Его «Валерий Чкалов» произвел фурор в те годы. Позже Калатозов несколько лет провел в Голливуде как представитель советской кинематографии и хорошо понимал, что такое настоящие критерии качества. Калатозов снимал, совершенно не ориентируясь на прежние успехи российского кино, которое в те годы было совершенно невостребованным, находясь по ту сторону «железного занавеса».
В ленте «Летят журавли» новым было все: удивительная естественность актеров, необычность характеров, право человека на ошибки и падения, великолепная операторская работа. Фильм стал первым среди картин, у которых два автора — режиссер и оператор, и еще неизвестно, кто из них вложил в него больше сердца. Без оператора Сергея Урусевского фильм бы не состоялся. Бесконечные повторы деталей и даже ракурсов создают совершенно особый мир, который сложно воспринимать только как внешнюю для Вероники реальность. Остылки к прежним, довоенным временам, к ее воспоминаниям, заставляют зрителя не только взглянуть на мир глазами героини, но и ощутить в себе самом каждое движение ее души, каждую мысль, каждый взгляд, каждый оттенок настроения. Урусевский вместе с Калатозовым при помощи кинокамеры нарисовали новую альтернативную реальность.
Язык образов, потрясающе показанный психологизм героев, незаметные, но значимые детали… Собственно, детали вообще оказались, пожалуй, самой значимой частью фильма. Полувзгляды, незаметные касания рук — с одной стороны и противотанковые ежи, покореженные дома и решетка, разделившая Веронику с Борисом навечно, — с другой. Даже одежда Вероники была подобрана не случайно. Впервые в истории не только советского, но и мирового кино героиня облачилась в полностью закрытый обтягивающий свитер. До этого женщины на экране щеголяли в рабоче-крестьянских платьях в горох, в строгих костюмах, в платьях из Мосторга или (если фильм исторический) в кринолиновых платьях с умеренным декольте. Но это не было данью моде или попыткой показать сексуальность Татьяны Самойловой — это был внутренний бунт героини.
В творческом максимализме и Калатозов, и Урусевский совпадали полностью. Каждая мизансцена появлялась в картине не просто так, а несла эмоционально-смысловую нагрузку. Каждый ракурс, эпизод, двойные, тройные экспозиции, массовые сцены не устарели, потому что запечатлены живые — и понятные через годы — эмоции. За 50 лет жизни фильма описан каждый его кадр. Простая советская кинокамера «Конвас» (других не было), никаких, естественно, компьютерных технологий. Но «Журавли» и сегодня поражают новаторскими находками. Только теперь эти находки стали всеобщим достоянием. Режиссеры всего мира подхватили кружение березок в сцене гибели Бориса, и любой кинозритель уже знает: раз кинокамера пошла по деревьям, значит, надо с героем прощаться. Сцена проводов на фронт также разошлась на цитаты. Пробег Вероники через толпу, ее дыхание… Фильм приняли так близко к сердцу еще и потому, что именно в нем чуть ли не впервые в советском кино герои получились не правильные, как случалось раньше, а, скорее, человечные.
Вероника, которая по советским канонам должна была стать настоящим идеалом, иллюстрацией к стихотворению «Жди меня и я вернусь», предает любовь Бориса и выходит замуж за его сводного брата Марка еще до того, как узнает о гибели своего жениха. Интеллигентный пианист Марк, который, по идее, должен быть «правильным», воспользовался тем, что девушка потеряла сознание от страха, и фактически выступил в роли насильника.
Вероника не только не отталкивает Марка, но и становится его женой, хотя в душе продолжает любить Бориса. Хотя потом «справедливость» торжествует. Вероника уходит от мужа, и на Белорусском вокзале, где встречают поезда с победителями, возвращающимися с фронта, появляется в белом платье невесты. К тому времени уже ясно, что Борис, скорее всего, никогда не приедет. Но вот тут-то и срабатывает формула: «Жди меня, и я вернусь!».
История советского и российского кинематографа многим обязана этому фильму. Неизвестно, как она сложилась бы, если бы «Летят журавли» в 1957 году не посмотрели ныне известнейшие наши режиссеры. В итоге Андрей Кончаловский ушел из консерватории, Глеб Панфилов уже на следующий день после просмотра организовал любительскую киностудию, а тринадцатилетний Сергей Соловьев больше не метался в выборе профессии.
Никто не думал, что этот фильм потрясет Каннский фестиваль. А он потряс. По всему миру стояли очереди, чтоб увидеть драму, чтобы увидеть, как играла Таня. Зрители поняли основной смысл картины — если героиня и оступилась, она имеет право на исправление ошибки. И она всеми силами старалась это сделать. «Летят журавли» смотрят уже 50 лет, и, что удивительно — с неослабевающим интересом. Значит, в картине по-прежнему есть та «манкость», которая притягивает зрителя все это время.
Андрей Кончаловский считал, что ее лицо обладало магией. Как у Марлона Брандо. Среди женщин другого такого лица он назвать не мог. Камера настолько его любила, это лицо. Оно само по себе не только произведение пластического искусства, скульптуры, но наполнено глубочайшим смыслом, которого, может быть, и нет. Но так построено лицо. Понимаете? Вот когда смотришь на скульптуру — просто холодный мрамор. А иногда смотришь на этот холодный мрамор, и оторопь берет. У Татьяны была эта магия лица, завораживающая. Помимо того, что она замечательная актриса, Кончаловский был влюблен в нее. В такую нельзя было не влюбиться. Даже стихи написал, и это при том, что он вообще стихов не писал, но ей написал. Потом все пытался ей прочитать. Но так и не прочитал…
