Обводит глазами окружность. Канавку, что я для страховки его пробил.
— В людях поздно мне ошибаться, — внушаю. — Сколько сквозь душу их пропустил. На краю жизни повидал сколько... И вовсе не я, а сам ты в себе ошибаешься, брат, скорее. Но ничего, в другой раз помогу. Теперь с делом справляться надо, нельзя здесь и завтра народ собирать. И зрителя в люльке держать не имею права.
Не двигается, сидит. Снова как деревянный. Что ж это, мамочки, думаю, нервный шок? Доконал-таки парня беседой? Рассказывали, кто на войне в окружении побывал, случалось с иным такое — хоть ты тащи его, хоть как колоду бросай.
Нет, гляжу, разжимает губы.
— Спускайтесь, товарищ прапорщик, оставьте меня одного.
Да ну? На мужской разговор похоже. И в глазах не телячья тоска.
— Что ж, — по плечу его хлопаю, — помогай, брат! Как устанешь, сигнал подай, смотреть буду снизу. Нельзя через силу, помни!
Спустился на землю, взял бинокль. Хоть и был уже в нем уверен. Вижу, колотит. Колотит, милый, еще и как! Без злости, размеренно бьет, по делу...
Через два с половиной часа только подал сигнал. Встретились на площадке — не узнать парня. Чистый, как перед свадьбой, пыли кирпичной и той не видать. Подтянулся я к месту, смотрю — чуть не полкруга добавил!
Вскоре сержант подъехал, вовсе дело пошло на лад. Последние сантиметры я сам добивал. Мягонько осадил на зубило шестипудовый кирпичный цилиндр со стальной сердцевиной, просунули в щель с трех сторон крюки, сзади его зацепили, выдвинули до половины. Приняли на руки, опустили на дно. Веревками закрепили, две веревки еще вниз сбросили — оттягивать люльку от кровель и стен, — сами вылезли на площадке.
Благополучно спустили, погрузили на подготовленную машину — на земляную подушку, отгороженную от кабины двойной загородкой с метровым слоем земли. Сам я в кузове ехать собрался — за взрывоопасным предметом присмотр положен, — сержанта в кабину, Грачева в газик наш отправляю.
Не торопится, мнется.
— В чем дело, минер?
— Разрешите мне здесь, товарищ прапорщик...
Смотрит на кузов так, будто медом там мазано. Подумал я, понял его. Оглядел еще раз снаряд: куда он денется в упаковке своей кирпичной, в подушку утоплен до половины, да и дорога — асфальт. Пожалуй, и лучше так будет, шофер хоть и опытный, на перевозке боеприпасов работал, а все-таки не мешает с ним самому. Проинструктировал, за чем следить, как сигнал подать в случай.
Поехали на минимальной скорости, выбирая самые малолюдные улицы, — впереди грузовик с офицером, знающим город, с солдатами для оцепления места подрыва, сзади газик с сержантом. Водитель мой только вначале поволновался, рассудил, видать, что опасность невелика, раз по городу разрешено ехать. Задал я ему нужный режим, начал с устатку задремывать под монотонный моторный гул — время к закату уже клонилось.
Вдруг чувствую — локтем толкает.
— Нет, нет, все в порядке, а только прислушайтесь...
Тьфу ты черт!
— Неужели не слышите?
Что там услышишь, на малой скорости громче гудит мотор. Впрочем, ему-то... Говорил один старый водитель, что птиц даже слушать машина ему не мешает.
— Скворец, что ли? — спрашиваю и тут. Время как раз прилететь им было.
Сбавил он газ — человеческий слышу голос. Поет. Заливисто, звонко, счастливо...
— Новобранцы, — предположил. Тоже время и им подходило.
— Да нет же, солдат ваш!
В самом деле Грачев! Защитный барьер голос так отражает, что кажется, будто со стороны.
— Чего это он, товарищ прапорщик?
Подумал я и не стал объяснять. Все-таки человек посторонний.
— Праздник, — говорю, — у него сегодня. День рождения, потому и поет...
Дальше уж не дремалось. Увиделся день этот, словно издалека,— толпы, машины, корреспонденты... Завтра напишут в газетах: памятник, мол, спасен, с риском для жизни. Трудности те опишут, что снизу увидеть смогли...
А главное так и останется между нами. Между Грачевым и мною.
Еще пройдет время, заделают реставраторы цоколь. По цвету кирпич постараются подобрать. Но как бы ни подгоняли, долго еще отличаться он будет. И будут прохожие головы поднимать, отыскивать взглядом заплату, приезжим показывать и туристам...
Потом и кирпич постепенно сравняется и в памяти у людей след затрется. Кроме как у двоих. И если окажется из них который вновь в этом городе, сколько бы лет ни прошло, а найдет и тот шпиль, и окошко, и круг...
И дело не в риске для жизни. А в том, что в жизни каждого из двоих было означено этим кругом...
