В огороде стояли ульи, к которым то и дело возвращались тяжело нагруженные пчелы. У соседей топилась банька по-черному. Роль нагревателя в этой бане играли раскаленные камни. В такой баньке парились с веником, а потом обливались холодной водой. Когда отец меня облил впервые, я закричал от ужаса.
Чуть ниже текла маленькая лесная речка, которая называлась Синдошкой. Перед деревней она делала поворот, и на повороте образовался омут, в котором ловили рыбу. Красноперку здесь называли сорогой, щука и окунь своего названия не поменяли. Рядом с деревней посередине реки чернел камень, на котором мы с сестрой любили загорать. С этого камня я безуспешно ловил уклейку — рыбки объедали наживку прежде, чем я ухитрялся вытащить хоть одну из воды.
За рекой темнел лес. Лес был смешанным, поросшим мхом и папоротником. В этот лес мы ходили собирать грибы.
Удивительно синим казалось неба Лица бабушки Саши я совершенно не помню. Примус, на котором мы жарили ленивых карасей, которых ловили в близлежащем пруду, помню хорошо, зеленовато-красную с белыми проплешинами и удивительно пахучую землянику помню хорошо. Муравейник около тропинки, ведущей к речке Вологде, помню. А вот лица бабушки не помню. Помню, как бабушка Саша брезгливо щурилась на карасей и называла их лягушками. Рыбой назывались только те чешуйчатые скользкие существа, которые жили в проточной воде реки. Помню морщинистые щеки и седые волосы выше резиновых сапог, в которых она ходила.
От бабушки Саши в памяти осталось лишь ощущение старости.
Странная человеческая память — она выхватывает из прошлого второстепенные детали, оставляя в тени главное. Наверное, это происходит потому, что с второстепенными деталями легче философствовать. Мысль — это неуловимая серебряная уклейка в реке, блеснув, она исчезает в никуда.
До четвертого класса жизнь моя протекала без особых потрясений.
Я ходил в школу, играл с друзьями в мушкетеров, ездил на рыбалки, большей частью, конечно же, неудачные. И еще я читал. Жизнь моя того времени неразрывно была связана с книгой. О благословенные детворой «Каллисто» и «Каллистяне» Г. Мартынова! И еще я открывал для себя «Путь на Амальтею» и «Страну багровых туч» братьев Стругацких, холодную и прекрасную, как ювелирное изделие, «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, в мою жизнь вошли Альтов и Журавлева, Днепров и Сапарин, Варшавский и Аматуни с его «Тайной Пито-Као», ну, конечно же, Виталий Мелентьев с его повестью «33-е марта», рассудительный и имевший определенный литературный дар, но такой пресный Немцов, Томан с его шпионскими и антивоенными памфлетами, я познакомился с Думчевым из Страны дремучих трав Владимира
Браги на, восхищался «Человеком-лучом» Михаила Ляшенко. Нет, удивительные книги рождались в шестидесятые годы! Я бродил ночами по планете Видящих Суть Вещей, думал о горовском мальчике, восторгался угрюмым Быковым, а впереди была Пандора, чудовищная Волна на планете Радуга, и. уже бродили по Вселенной загадочные Странники. Казалось, что до светлого завтрашнего дня, каким он был описан братьями Стругацкими в повести «Возвращение», подать рукой. Уж мы-то до него обязательно доживем, до этого мира Светлого Полудня. Да что там — доживем, мы еще поживем в нем, обязательно поживем!
Была уверенность во всемогуществе техники и людей. Верилось, что до Марса рукой подать, а на Луне уже в ближайшие десятилетия будут построены базы землян.
Утверждают космонавты и мечтатели, Что на Марсе будут яблони цвести…
Это из фильма «Мечте навстречу».
В это верилось и с этим гораздо спокойней жилось.
Жизнь мне портил лишь Пашка Щербаков по прозвищу Пахланя. Он меня за что-то невзлюбил, а может, ему просто нравилось издеваться над беззащитным, и именно потому он ловил меня, где только возможно, и бил. Робкие попытки дать ему сдачи поначалу не имели успеха. Он был просто сильнее. Но в четвертой классе я ему дал! Я бил его, пока он не упал, а когда Пахланя упал, я взял камень и стал бить его камнем по голове, пока кто-то закричал: «Робя! Это же зверь! Он же его убьет!», — и не позвали мою сестру, которая тогда училась в девятом классе. Наташа оттащила меня от Пашки, и правильно сделала — в противном случае я бы его убил, слепо и безрассудно мстя ему за все унижения, которые он мне причинял в течение трех с половиной лет. Но он остался жить, и даже удары камнем по голове ему пошли на пользу — Пахланя резко поумнел и больше уже не приставал ко мне со своими глупостями.
Нет, еще до этого боя, который, возможно, определил мою будущую жизнь, я частенько дрался, но не так, чтобы обрести уверенность в себе. Не надо стремиться быть сильнее других, но всегда надо уметь давать отпор тому, что стремится к силе. Чувство уверенности рождается из ощущения победы, в противном случае мы всегда имели бы дело лишь с неудачниками.
Через двадцать лет я случайно встретил его в городе на трамвайной, остановке. Пахланя увидел меня и узнал, в его глазах явственно ожил страх.
А я, пожалуй, искренне был рад встрече с ним, он, мой враг и мучитель, побежденный мною в неравном бою, принес мне весточку из моего далекого прошлого.
Кстати, о сестре Наталье, которая разняла нас в тот памятный день.
К тому времени она училась в девятом классе. Как у всякой красивой девчонки, у нее были поклонники, которые постоянно кружили вечерами около нашего дома, выясняли порой отношения между собой. До седьмого класса мы с ней постоянно дрались. Она была старшей. Поэтому ей хотелось, чтобы я признавал ее старшинство и авторитет, мне же этого делать совершенно не хотелось. Поэтому так часто случались конфликты. Но это не мешало нам по большому счету любить друг друга, и наши разногласия й конфликты не мешали нам объединяться против родителей, когда они, по нашему мнению, допускали несправедливости в отношении нас. Тут уж мы действовали слаженно и дружно. В таких же отношениях находятся сейчас и мои дети. Я ловлю себя, что характерами и поведением мы очень похожи. Чему удивляться, ведь это мои дети.
По вечерам на скамейке перед домом слышалось басовитое воркование и звонкий смех сестры. У нее был длинный нескладный горбоносый парень, которого звали Вовка Волков. Он был ее одноклассником. Они дружили. Тогда это называлось именно так.
Я жил на станции Панфиловр до шестого класса и учился в средней школе. Странное название — средняя школа. Школа, в которой учатся усредненные люди. Усредненным быть не хотелось. Эпоха развития личностей завершилась вместе с; революцией. После тридцатых годов возобладал принцип — не высовываться. Даже актеры стремились к усредненности. Те, кто был личностью, являлись исключением.
