Ни один актер, ни один чтец не решится прочесть на площади лирические стихи. Даже если это стихотворение Пушкина «Я вас любил…». Было бы что-то неестественное в самой мысли прочесть интимное стихотворение перед такой огромной аудиторией. Да она и не смогла бы выслушать его на площади. В этот момент ей нужны иные стихи, иные, объединяющие ее, чувства. Не прочтешь эти стихи и с киноэкрана. Но по телевидению и по радио эти же тысячи, сидя у себя дома, великолепно воспримут их. Только не вместе, а порознь.
Вот оно, различие между экраном и телевизором. И понятно, откуда оно идет.
В кино собирается большая аудитория. У телевизора — только семья.
В кино вы реагируете вместе с залом. Вас заражают смех, вздохи, напряженное молчание публики. Дома передачу воспринимает маленькая ячейка, независимая в этот момент от сотен и тысяч других таких же семей.
Общественное мнение на просмотре кинокартины формируется тут же — в зале, в фойе, при выходе из кинотеатра: вы видите сразу, понравилась ли новая лента или показалась публике скучной, бессодержательной. Суждение о телевизионной передаче составится только завтра, перед началом работы или в обеденный перерыв, когда люди обменяются впечатлениями.
И другое свойство телеэкрана, которого нет у экрана кино, — одновременное, или, как говорят, синхронное отражение происходящего в жизни, — касается не только передач с места события. Возможность побывать разом в десяти городах (но не в десяти одинаковых студиях!), пройти по Воробьевым горам, по Дворцовой набережной Невы, постоять на Подоле, глядя на Днепр, погулять по проспекту Руставели или подняться на гору и поглядеть на огни ночного Тбилиси, полюбоваться слиянием Оки и Волги с Откоса, зная, что это не снято на кинопленку три недели назад, а происходит сейчас, видеть с тон быстротой, с какой видит мысль, переносится, как в песне, как в сказке, — это ль не чудо! И неужели эти возможности пройдут для искусства даром? Не верю!
Телевидение сказочно по природе своей. И при этом совершенно реально. Оно открывает безграничный простор воображению, импровизации, воплощению сегодняшних впечатлений.
Но если искусство не терпит штампа, то чудо — тем более. Тут нужны дальнозоркая выдумка, дальневидное воображение. Нужна фантазия, поспевающая за космическим веком.
Но вернемся к различиям между теле- и киноэкранами.
Все, что происходит на киноэкране, основано на диалоге или сопровождается дикторским текстом. Но даже в тех случаях, когда событие, скажем, в историческом фильме, происходило сто лет назад, в кинематографе это «сейчас». На экране кино событие заново рождается у нас на глазах. Даже в документальной картине в закадровом тексте господствует настоящее время: «Москва встречает гостей», «Сквозь льды пробивается атомный ледокол», «Голландцы очень любят цветы»…
В телевидении эти же кадры можно сопроводить другим текстом: «Москва встретила гостей…», «Атомный ледокол пробивался сквозь льды…», «Мы поднялись на гору…», А это значит, что телевидение легко вступает в соединение с повествовательной прозой.
Прошедшее время природе кино не присуще. Кино — это «есть»; «было» и «будет» — прошедшее время и будущее — в кинематографе возникают только в виде наплывов и вытеснений. Но проза — это почти всегда повествование об уже совершившемся. В прозе — все равно, будь это роман, повесть или рассказ, — событие почти всегда отодвинуто от читателя временем. Око «было». Вспомним: «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно» («Пиковая дама»); «В ворота гостиницы губернского города NN въехала… бричка» («Мертвые души»); «Все смешалось в доме Облонских» («Анна Каренина»); «Иван Акимович Самгин любил оригинальное» («Жизнь Клима Самгина»)… Теперь представьте себе на минуту, что Пушкин написал бы: «Играют в карты у конногвардейца Нарумова». Значит, вторая фраза была бы уже другой: долгая зимняя ночь еще не прошла бы. И Пушкину пришлось бы описывать события, которых он не описывает. Все развивалось бы по-другому.
В отличие от кино, по телевидению можно рассказывать о том, что было. А если так, если телезритель может слушать рассказ в прошедшем времени из студии, значит, он может слушать по телевидению тот же рассказ, снятый на пленку. А это открывает огромные перспективы. Дает возможность утвердить в телевидении новый тип телевизионной картины, в основе которой лежит не драматический диалог, а повествование, проза. До сих пор прозу можно было читать глазами и слушать в исполнении автора или чтеца. Отныне ее можно слышать и… видеть. Ибо можно показывать на экране все то, о чем повествует автор: и въезд брички в губернский город, и события в доме Облонских, и оригинальность отца Самгина, и многое, многое другое. И развиваться это будет не на основе разговора между действующими лицами картины, а на основе авторского повествования. В такой картине можно передать и авторские ремарки и авторское отношение к происходящему, — другими словами, создать телевизионные фильмы, отличные от кинофильмов принципиально. И такие картины уже появляются. Телевидение как бы идет здесь навстречу документальной кинематографии, которая в свою очередь давно уже стремится от подтекстовок прийти к органическому сплаву киномонтажа с рассказом.
Вот на этом пути и родится литература для телевидения.
Действительно, если рассказчик в продолжение часа может выступать перед телеаудиторией, ничем не подкрепляя своих слов, кроме жестов и крошечного «театра своего лица» — мимики, отчего он не может рассказывать, одновременно и показывая то, о чем идет речь, когда из слова родится конкретно-зрительный образ?
Мне кажется, что мы накануне возникновения нового жанра и что у этого жанра — огромное будущее, Я говорю не о телекинодраматургии, а о телекинорассказе: о картинах, снятых для телевидения, в которых немая лента озвучена и осмыслена голосом рассказчика, повествователя. Речь идет, о телевизионно-кинематографнческой прозе, о «говорящем писателе».
Телевидение не театр, не книга. Но по «тиражу», по одновременности воздействия на миллионы — гораздо больше театра и книги, Оно не может развиваться и жить без серьезной и повседневной оценки. Оно заслуживает очень большого и очень заботливого внимания.
Давайте поддержим его!
ФРОНТИСПИС — ПОРТРЕТ АВТОРА. ФОТО Л. ЛЕВИТА, 1965.
ОРИГИНАЛЫ ИЛЛЮСТРАЦИИ, ВОСПРОИЗВЕДЕННЫХ В ЭТОЙ КНИГЕ, ХРАНЯТСЯ В МУЗЕЯХ И АРХИВАХ:
МОСКВА.
Стр. 30, 183–184, 186, 194, 198–199, 240, 251–254 — в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР.
