Елена Клепикова - Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Как пес, я взял твой след в ее теле. Твой запах в ней возбуждал меня больше, чем ее собственный. Да: пес. Да: зверь. Домашний и дикий, пес и волк. Метафорический зверь есть мифологический зверь, есть метафизический зверь. Недовоплотившийся или наоборот пере-. Как я. Я и есть тот зверь, которого нет. Вымышленные существа суть вымершие существа. Не фантастические, а бывшие, но не сущие, из невыживших, как динозавры или мамонты. Ной, говорят, невзлюбил, взревновал, позавидовал и истребил лучших на ковчеге. Того же кентавра, который научил Асклепия врачеванию, воспитал Пелея, Ахилла, Нестора, Диомеда, Мелеагра, Патрокла, Кастора и Полидевка – завидуя его мудрости и авторитету, а говорил – что искажает божественный образ человека. И единорога из зависти к его рогу, приняв за пенис и исходя из того, что приручить его могла только непорочная дева, коих на ковчеге не оказалось.

Или они были мутанты? А человек – не мутант обезьяны? Фатальная описка природы. Инфернальная порода человека.

А разве сущий носорог менее удивителен, чем небывший единорог с его маниакальной тягой к девственницам? Разве летучий мыш с человечьим лицом не столь же фантастичен, что помесь человека с конем – кентавр? Морской конек – и конек-горбунок? Слон – и мамонт? И кто есмь я в этом бестиарии? Бестиарий или паноптикум? Зверь или уродец? Супермен – это сверхчеловек или метафизический зверь? Хаоках, бог грома у индейцев племени сиу-дакота: замерзает в жару, потеет в мороз, смеется в горе и плачет, когда счастлив. Бобышев = Хаоках.

Зверь смеха в плаче. Мой болт кончается змеиной головой. Я сохранил девственность в разврате, единорог мой домашний зверь, враг другу и друг врагу – вот кто я. А кто я сам себе? Друг? Враг? Я – это другой.

Я – это ты. Ты – это я.

Пропорот болью и снедаем самоедством, по ту сторону океана, а значит добра и зла, в кромешном одиночестве Урбаны, Иллиной(с), я сам не знаю, кто я – иуда или спаситель? Я сыграл роль, и сыграл ее классно, даже если внес отсебятину, но навязал мне эту роль ты. И ты же осудил меня за нее. Я был у тебя на побегушках. Да я бы и не глянул в ее сторону, не будь она твоей.

Для чего ты ее поручил мне? Я был твой заместитель, взял над ней опеку, то есть на поруки, носил на руках. Главное – чтоб ей было хорошо и безопасно. Ей было хорошо и безопасно. Если со мной ей было лучше, чем с тобой, – не моя вина. Выполнил твое поручение – ты должен быть благодарен. Пусть инстинктивно, импульсивно, вдруг, нас захлестнуло, в сознанке я бы себе этого, может, и не позволил. Какая там проблема выбора – мы не могли противиться судьбе, которую ты выбрал для нас троих. В минуты роковые нашей жизни мы действуем бессознательно. Это потом до меня дошло, что не по своей, а по твоей воле. Ты – автор и режиссер, мы с ней – твои актеры. Если только не высшая воля простерла свою длань над всеми нами. Разве не знак свыше, что даже фамилии у нас на одну букву: три «Б». Псевдотреугольник, как псевдогруппа у древних египтян, когда один и тот же человек изображен несколько раз в ряд. То, что произошло, должно было произойти. Ананке – Неизбежность и Необходимость, мать мойр: Клото прядет день и ночь нить жизни, Лахесис отмеряет ее длину, Атропос, неотвратимая, обрезает ее ножницами. Твоя нить обрезана, моя отмерена.

А теперь представь твое разочарование, если бы я вернул твою деву в целости и сохранности – ни трагедии, ни биографии, ни изгнания, ни Нобеля, ни имени. Я – твой кентавр, имя – Хирон, я сделал тебе судьбу, а ты в благодарность ранил меня отравленной стрелой, от которой я умираю и никак не могу умереть. Я первым выпил яд, но ты первым от него умер, оставив меня корчиться в муках.

Ближе, чем друзья, – только враги. Мой лучший враг, мой заклятый друг, скованы одной цепью, обручены как жених и невеста, облучены общей судьбой, повязаны на всю жизнь, а теперь вот и на всю смерть.

Даже смерть не разорвет эти узы – ни твоя, ни моя. Любовь разрушительна, ненависть созидательна. Чем бы ты был без ненасытной ко мне ненависти? Я принимаю твою ненависть как вызов и как любовь.

Ненависть – высшая степень любви. Любовь можно удовлетворить, но не ненависть. Плоть насыщаема, дух алчет. Любовь смертна и бессмертна ненависть.

Кому она изменяла – мне или тебе? Кому лгала? А я не корчился от ревности и зависти к тебе? У каждого своя правда, а не одна на всех.

Почему ее простил, а меня – нет? Своей судьбой ты перечеркнул мою. Я – сноска к твоей биографии. Одна из: иуда, яго, дантес – имя нарицательное без имени собственного. Если бы не тот клятый Новый год, когда мы всем чужие и все чужие нам? Ты должен был, поручая ее, обрезать мне яйца и назначить своим евнухом: я бы пошел на это. Тогда я еще не был макрофобом, которым стал благодаря тебе (а не юдофобом – ни в одном глазу!), и признавал твое главенство: евнух так евнух. Ты оставил мне яйца – я пустился во все тяжкие разврата. Тебе никогда не представить, каким девственником может быть развратник!

В отличие от тебя, я не был женолюбом и не стал женофобом. Нет, голубым я тоже не был, фрейдистский бред об измене и ревности тут ни при чем. Все сложнее. Даже если где-то на самом дне бессознанки и притаился страх, что у нас с тобой случится грех и единственный способ избежать его – трахнуть вместо тебя твою красавицу. Она стояла между нами, оттягивая твои силы – ты ее поставил на пьедестал, я сбросил вниз, доказав, что баба есть баба, курица не птица. Я открыл тебе глаза, в благодарность ты уничтожил меня.

В ту новогоднюю ночь были сожжены не только занавески, но и мосты. Не крепость взял (сама отдалась), а перешел Рубикон. Подключился к вашей электроцепи, и меня прошиб ток твоей страсти. Ты подзарядил ее, а потом меня. Я отнял вспаханное тобой поле и пропахал его заново, но ты перее* ее опять – по-своему. Твое мощное дикое необузданное всесокрушающее либидо – я чувствовал его змеиным кончиком своего члена, когда входил в нее вслед за тобой. Это был рай, но мусульманский, с одной-единственной гурией на двоих: она возвращалась каждый раз девственницей – от тебя ко мне, от меня к тебе. Дело случая: твой сын мог быть моим сыном. Когда она шла на аборт, никто не знал от кого. Война не на жизнь, а на смерть, поле сражения – баба: кто кого перее*ет. Я вошел не в нее, а в твою судьбу – через нее – навсегда, утратив свою собственную. Единственный из нашего квартета я отправился за тобой в Америку, где ты перекрыл мне кислородные пути – я был отвержен друзьями, женщинами, издателями. Порушенная судьба. Здесь, в Америке, я стал тем, чем ты был в России: пария, изгой, отщепенец. Я стал тобой. А кем стал ты, перестав быть собой?

Нобелевским лауреатом.

Женщина, вставшая промеж нас, соединила нас через свою промежность. Чья память сильнее – память *уя или память пиз*ы?