— Хорошо, хорошо, приятель, вы сыграли Верочку, просто чудесно! А ты, Борис, немножко связан был, — обратился он уже к поручику Шелковому. — Ну, а наши пожилые дамы были чудесны, особенно важная Анна Васильевна. Ты, приятель Мотин, замечательно справился с ролью.
Не скрывал своего удовлетворения и Виктор Дмитриевский. В результате он пригласил всех «артистов» и капитана Мачека на ужин в санчасть батальона. Все с благодарностью приняли это приглашение.
— Но пожалуйста, без салата, — заметил Ванюша.
Все засмеялись, вспомнив историю с уксусом.
— Нет, нет, будьте покойны, — заверил всех Дмитриевский, — теперь у меня нет подобных больных.
...Вскоре новый спектакль в «русском театре», как теперь все называли американский барак. Ставили пародию на оперетку «Иванов Павел», где был занят почти весь хор. Герой пьесы оболтус гимназист Иванов Павел доставил зрителям немало веселых минут. И не удивительно: его удачно сыграл теперь уже ставший театральной плёрской знаменитостью поручик Борис Шелковый.
Во втором отделении несколько сольных номеров исполнил Покровский, затем хорист Большаков, обладавший приятным тенором, спел арию Ленского «Куда, куда вы удалились...». Вечер закончился выступлением хора, исполнившего «Реве та стогне Днипр широкий» и «Вниз по матушке по Волге».
Дальше больше разгорались театральные страсти. Начались репетиции чеховского «Медведя». Роль Смирнова Дмитриевский решил сыграть сам, чтобы показать всему кружку, что к любой роли, даже к роли статиста, нужно очень серьезно готовиться. Поручик Шелковый, правда, в отличие от всех смотрел на это скептически: поучения Дмитриевского относятся, мол, к новичкам, а он артист уже сложившийся.
Роль Елены Ивановны Поповой готовил Миша Костин. Сначала у него получалось плохо, но с каждой репетицией он все больше осваивался с характером молодой женщины, у которой за внешней грустью скрывается жадность к жизни, к удовольствиям. Луку играл Петр Ермаченко, и он у него сразу получился, хотя Дмитриевский обращал внимание на то, что эта роль очень важная, чуть ли не центральная.
Сам Виктор прилагал все силы, чтобы Григорий Степанович у него получился таким, каким его задумал Чехов. Самое главное — держаться как можно естественнее, а это не так просто. Шутка ли сказать: «Двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня...»
Попутно подбирали актеров для «Дней нашей жизни» Леонида Андреева. Что и говорить, пьеса Андреева психологически сложная, трагическая... Но кружковцев это не обескуражило.
Все же первым пошел «Медведь». Спектакль прошел превосходно, и зал разразился громом аплодисментов еще до того, как Елена Ивановна передала распоряжение Луке, чтобы Тоби вовсе не давали сегодня овса. Этой последней фразы никто не слышал, видимо, она и не нужна для финала этой чудесной пьесы-шутки...
4
Театр внес в унылую солдатскую жизнь свежую струю. Он хоть на какие-то часы отвлекал людей от тяжелых дум. Но томительная неудовлетворенность своим положением по-прежнему мучила солдат. Что будет дальше? До каких пор томиться в этом несчастном Плёре? Когда уедут в Россию? Там идет жестокая борьба народа против интервентов и белогвардейщины, которые напрягают все силы, чтобы задушить Советскую республику. Скорее, скорее туда!
Сколько на этот счет было разговоров у Ванюши с Ликаниным! Как-то Михаил принес новость:
— Знаешь, Рабоче-Крестьянская Красная Армия все же бьет белогвардейцев. Появилась красная конница Буденного, она в хвост и в гриву лупит белых казаков и всякую добровольческую дрянь. А форма, какая красивая форма у Красной Армии: шапка с красным донышком, а сама серая, какие прежде носили солдаты, кушак красный, петлицы тоже красные и красная пятиконечная звездочка вместо кокарды, — очень красиво.
Миша даже раскраснелся, рассказывая об этом.
— Дорогой дружище! — горячо обнимал его Ванюша. — Нам бы скорее туда добраться! Я готов драться за Советскую власть без всякой формы. Ружье бы в руки, и все, а если б пулемет — и желать больше нечего!
Вернувшись с очередной прогулки, Ликанин и Ванюша улеглись на сено. В сарае никто не спал, шла тихая солдатская беседа. Кто-то в темноте рассказывал:
— Говорят, та группа, что поехала к Деникину, в первом же бою пыталась перейти на сторону красных. Ну, по ним открыли огонь белогвардейцы, а красные тоже не могли разобраться, тоже стреляют. Так всех и перебили...
— Ну, положим, не всех перебили. Почти половина перешла на сторону красных и тут же стала драться с белогвардейцами... Вот, сказывают, французы набирают русских, где только могут, дают большие денежные премии и направляют к Миллеру в Мурманск и Архангельск. А те, кто туда едет, тоже сразу разбегаются и — айда к красным.
— Все равно красные победят, сколько бы ни направлялось солдат к Деникину, Колчаку, Юденичу и Миллеру. Всех интервентов выгонят ко всем чертям!
— Дай-то бог! А мы тут на сене отлеживаемся, в футбол играем и театрами занимаемся. Тоже мне, вояки!
— Нет, это не путь — идти к белым, а там перебегать, — размышлял Ванюша. — Надо действовать прямее. Раз твоя душа на красной стороне, надо туда подаваться и телу. Без всяких экивоков надо прямо говорить, что еду, мол, к красным, и все. А нечего вилять хвостом. Вот нас и не отпускают французские генералы и чинят всякие проволочки: это, мол, только перемирие, а не мир еще. Значит, не конец войне.
А в темноте кто-то снова вел неторопливую речь:
— Вон Тимофей Вяткин сумел демобилизоваться.
— Сумел! Еще бы, за него хлопотал новый тесть, а он богач. Вызвали в посольство, пожалуйста вам, демобилизация, и можете ехать куда хотите. Вот и женился Вяткин на своей молодой невесте.
— Теперь он и в ус не дует, живет на широкую ногу. Говорят, в Париже видели: в цилиндре и во фраке разъезжает в автомобиле с молодой-то!
— Ну и пусть, — не выдержал Ванюша, — пусть живет на широкую ногу, а все же он подлец и предатель. Предатель, во-первых, перед своей женой, перед своими детьми и, главное, перед своим простым народом, перед вятичами, из которых вышел, предатель перед нами, товарищами. Нет, теперь он нам не товарищ, теперь он буржуй, продажная душа, изменник!
— Верно, мать его за ногу!
— Ефим Перепелица рассказывал: встретил его в Париже, а у него рожа довольная, холеная. И смеется: вот, мол, как езжу, смотри! Какой у меня роскошный автомобиль. Тьфу, противно.
Изредка солдат отпускали в увольнение. Однажды небольшая группа — Степаненко, Тюхтин-Яворский, Перепелица и некоторые другие — поехала на десять дней в Ниццу.
Отпускники направились в Ниццу еще по-военному и расположились там в «Фуайе дю Сольда» 35, которые были организованы в бывших гостиницах, ранее принадлежавших немецким собственникам и секвестированных французскими властями. В городе был русский пансион «Родной угол», который содержала Мария Соболева, — уголок, где собирались русские, эмигрировавшие из России еще до Великой Октябрьской социалистической революции. Это были в основном демократы и революционеры. Там бывал и Герцен. А после Октябрьской революции «Родной угол» отверг большевиков и стал местом, где можно было встретить людей любого политического течения, включая и белогвардейцев.
