Наконец мы выехали на маленьких санках еще в темноту. Бухгалтер был в валенках и поверх меховой шубы еще в тулупе, я был в ватном пальто и в сапогах. Хорошо, что мороз стоял небольшой. Мы въехали в лес, по-здешнему в тайгу. Да разве это тайга? Торчали редкие чахлые березки да хвойные деревца. Возчик нам показал отдельно стоявший могучий развесистый кедр, на нем сидело десятка полтора больших черных птиц. Это были тетерева. По пути встретились трое охотников с ружьями за плечами на коротких и широких лыжах, одетые в куцые меховые малицы, расшитые по оторочкам цветными нитками, на ногах кожаные чувяки, за поясами ножи в расшитых чехлах, свешивались на ремешках расшитые мешочки и костяные палочки. Сами охотники были с раскосыми глазами и румяными щеками. С улыбками они нас поприветствовали, подняв свои лыжные палки, похожие на детские деревянные лопатки, только на длинных ручках.
Таковы были шорцы. Они остановились, мы остановились. Я хотел угостить их папиросами, они отказались, высекли с помощью кремня и трута огонь, закурили свои обрамленные серебром изогнутые трубочки. Наш возчик заговорил с ними на чуждом мне языке. И мы разошлись в разные стороны.
Приехали в Балбынь еще засветло. Бухгалтер указал мне на несколько низких длинных бараков. В одном из них помещалась контора. Я направился туда.
Молодой паренек-секретарь просмотрел мои документы и пошел за соседнюю дверь. Я увидел на струганой дощечке не очень умело выведенные химическим карандашом: "Директор леспромхоза".
Предстал перед хмурым мужчиной средних лет, сидевшим за письменным столом. Он взял мои документы, начал их читать, читал медленно, вдруг вскочил секретарь со словами:
— Новосибирск вызывает!
Тогда телефоны еще не ставились на столы начальства. Единственный на всю контору аппарат находился у секретаря.
Я остался в кабинете один. Мне было хорошо слышно, как директор отчаянно оправдывался перед неким высоким чином. Телефонный разговор затягивался. Я стоял, ждал. И тут мой взгляд упал на бумажку, разложенную на столе перед директорским креслом. Читать вверх ногами было трудно, однако в углу бумажки я прочел два слова: "Сов. секретно". И меня проняло то ли мальчишечье, то ли будущее писательское любопытство. А директор в соседней комнате продолжал возбужденно оправдываться.
Я осмелел, протянул руку, перевернул бумажку и прочел. Сейчас не помню точного содержания, а смысл был таков: согласно указанию первого секретаря Западносибирского обкома партии т. Эйхе, в связи с возможной предстоящей нехваткой продовольствия предлагается принимать на работу преимущественно одиноких мужчин, а многосемейных сокращать. Какого учреждения был бланк и кто подписался — не помню. Тогда меня заинтересовало и подбодрило лишь упоминание об одиноких мужчинах. Я как раз подходил к таковым.
Впервые я узнал фамилию всесильного повелителя огромного, равного Западной Европе пространства. В будущем в своем знаменитом секретном докладе на XX съезде партии Хрущев, вызывая жалость у слушателей, сетовал: ах, Эйхе! ах, пламенный большевик и был, бедняга, подвергнут пыткам!
А я скажу, что знаю и что видел — первый секретарь Западносибирского обкома был одним из самых страшных истязателей ни в чем не повинных сотен тысяч людей. Один этот документ — сокращать тех, у кого много детей, — чего стоил!
Теперь идет разоблачение зверств тридцатых годов, но об этом документе, кажется, нигде не упоминается.
Между прочим, тогда всюду висели плакаты с увеличенной фотографией: улыбающийся великий вождь держит на руках маленькую девочку, а внизу надпись — "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!"
Директор леспромхоза меня переправил техноруку, иначе говоря, главному инженеру. В общей комнате за маленьким столиком сидел сравнительно молодой блондин с высоким коком на лбу — Петр Спиридонович Мешалкин. Он мне заметно обрадовался, усадил рядом с собой, задал два-три вопроса о моей прежней деятельности и сказал:
— Я вас направлю строить роликовый лоток.
Я поднял бровь, понимающе кивнул, хотя в тех пособиях по дорожному строительству, какие привез с собой, эта штуковина не упоминалась.
Мешалкин вынул из стола папку с чертежами, начал мне объяснять. Оказывается, роликовый лоток потому нигде не упоминался, что это было изобретением самого Мешалкина. И он поручал мне его соорудить. Он задумал прославиться на всю страну, обещал предоставить местечко и мне в лучах его будущей славы.
Зимой по крутым склонам гор бревна своим ходом спускаются по лоткам из жердей, скрепленных льдом, а летом по более пологим склонам они будут лететь по роликам с невероятной скоростью. Завтра же он меня направляет на лесозаготовительный участок Шодрово. Там уже действует роликовый лоток, но короткий, а мне предстоит построить длинный, километра на полтора. Но сперва я должен найти подходящую пологую лощину.
Исполненный пламенного энтузиазма, я отправился в отдел кадров, в бухгалтерию, к коменданту оформляться. Нет, никто не задавал мне коварных вопросов, только записывали, к моему удивлению, на карточки, вырезанные из оборотной стороны обоев. У всех служащих я просил дать мне листок бумаги, чтобы написать домой письмо, как доехал, как устроился, как собираюсь осуществлять остроумнейшее изобретение милейшего начальника.
К моей великой растерянности, никто мне не дал даже крохотного клочка. Во всем леспромхозе бумаги вообще не было, сам главбух выделял листки строго по счету.
А я собирался не только письма писать, но и сочинять очередную главу своей повести «Подлец», начало которой укрывалось на дне моего чемодана.
Так я и уехал на следующий день, не отправив письма родителям. День стоял морозный. Несколько пар груженых саней покатило по льду реки Мрас-су. Я то выскакивал из саней и бежал в своих сапожках рядом, размахивая руками, то вновь садился на мешки с мукой. Проехали мимо районного центра Мыски беспорядочного нагромождения длинных бараков и маленьких избушек. Темнело, мороз усиливался. Я чувствовал, что, несмотря на бег, на махание руками, холод проникал к самому моему телу. Впереди замелькали огоньки лесозаготовительного участка Мзас. До Шодрова оставалось еще километров двадцать. Решили завернуть погреться, намереваясь ночью ехать дальше.
Ввалились, заиндевелые, в контору. Там в кабинетике начальника участка в густом махорочном дыму сидело несколько человек. Оглядели меня. А я даже не мог разомкнуть челюсти, не мог засунуть руку за пазуху достать документы. Старший из возчиков сказал, что дальше мне ехать нельзя, я замерзну.
