Песня называлась: «Вальс-баллада про тещу из Иванова».
Борина теща была не из Иванова, и звали ее не Ксенья Павловна. И жена Бориса была не Томка, а Лида. И сам Боря был не из Рыбинска, а коренной москвич. И принял он в тот день, я думаю, не «грамм сто», а поболее. В остальном же в Сашиной песне про первое Борино исключение все было рассказано более или менее верно.
Жена с тещей и теперь, конечно, пришли бы Боре на помощь. Но на этот раз все обошлось полегче, чем тогда, в разгар борьбы с абстракционистами, на которых Первый секретарь ЦК топал ногами и орал, обзывая их «пидарасами». Расправа с «подписантами» до масштаба всенародной идеологической кампании (какой при Сталине была борьба с космополитами, а при Хрущеве с абстракционистами) все-таки не разрослась, и на этот раз у Биргера даже мастерскую не отняли.
Не Бог весть какое материальное его благосостояние и раньше никак не зависело от государственной кормушки. Вот и сейчас он жил точно так же, как до исключения. Какие-то гроши зарабатывал уроками. А иногда вдруг — нечаянная радость! — продавалась какая-нибудь «картинка» (так именовал он свои работы: то ли по примеру Мандельштама, который свои стихи пренебрежительно называл «стишками», то ли потому, что у них, у художников, это было так принято).
Что же касается Бори Балтера, то его жизнь после исключения из партии изменилась кардинально. Ведь он был — писатель. На партийном языке — «работник идеологического фронта».
В иных — не таких уж частых — случаях работник идеологического фронта мог быть и беспартийным. Но — не вышибленным из партийных рядов.
Конечно, если бы из партии его исключили за неуплату членских взносов или за «аморалку» — скажем, за участие в каком-нибудь подпольном борделе (такие случаи бывали), — партия, чуть раньше или чуть позже, его бы простила и вновь допустила к государственной кормушке. Но исключение из железных рядов «за политику», плюс упорное нежелание «разоружиться перед партией» или хоть признать свои ошибки — это был самый настоящий волчий билет. О том, чтобы публиковать не то чтобы новые книги, но даже совсем пустяковые какие-нибудь статейки, он не мог теперь даже и мечтать. Даже к ответам на рукописи графоманов его бы теперь не подпустили!
А тут еще как раз в это самое время — так уж совпало! — случился крутой поворот и в его личной, семейной жизни.
* * *
Был в то время у Бори долгий роман с очаровательной молодой женщиной — Галей.
Боря нравился женщинам, у него раньше случались на стороне различные, как выразился бы Слуцкий, короткие романы и адюльтеры. Но роман с Галей, как я уже сказал, был долгим и, как видно, затронул его сильнее, чем все прежние «случайные связи». Боря даже пытался — сперва осторожно, а потом все более настойчиво — ввести свою Галю в наш — достаточно узкий — круг. Так что, похоже, дело было серьезное.
Той осенью мы с ним, как это не раз уже бывало и раньше, оказались вместе в нашем любимом Коктебеле. Но приехали мы туда не вместе, а, значит, и уезжали тоже не в один день. Мы (я с женой и сыном) должны были ехать завтра, а Боре предстояло вернуться в Москву несколько дней спустя. И вот, перед самым моим отъездом, он увел меня куда-то на задворки нашего коктебельского сада, усадил на какой-то камень, сам сел напротив и сказал:
— Я решил покончить с этой историей.
— С какой? — не сразу догадался я.
— Я говорю о своих отношениях с Галей. Я решил их порвать.
— Что такое? Почему? Случилось что-нибудь?
— Да нет, ничего не случилось. Просто я устал жить двойной жизнью. К тому же, — криво усмехнулся он, — я всегда попадаюсь… В общем, я решил поставить на этом деле крест.
Он вынул из кармана мелко исписанный и сложенный вчетверо лист бумаги и сунул его мне, чтобы я прочел. Это было, как я понял, его прощальное письмо Гале.
Но прочитав его, я увидел, что письмо это было совсем не прощальное. Это был меморандум. Очень горячо и безусловно искренне Боря признавался Гале, что любит ее. Любит так, как не любил ни одну женщину. Но он не в силах больше жить двойной жизнь, лгать и обрекать ее на каждодневную ложь. (У Гали была своя семья — муж, какой-то крупный дипломат с «Мерседесом» и четырнадцатилетняя дочь.) В общем, смысл письма был в том, что он предлагал Гале покончить с этой двойной жизнью, и если она действительно его любит, бросить мужа и уйти к нему. А если на это сил у нее не хватит — что ж, винить в этом он ее не будет. Но тогда им лучше больше не встречаться, чтобы не мучить друг друга и своих близких этой постоянной ложью.
— И это ты называешь разрывом отношений? — с некоторым изумлением спросил я, дочитав письмо до конца.
— А что же это по-твоему? — как будто искренне удивился он.
— Ну, а если Галя скажет, что готова бросить мужа и уйти к тебе? Ты к этому готов?
— А! — усмехнулся он той же кривой усмешкой, с какой только что признался мне, что ему надоело «всегда попадаться». — Ты что, с ума сошел? Вот так вот она возьмет и уйдет ко мне от своего «Мерседеса»?
— Ну-ну, — сказал я.
На том наш разговор кончился, и я уехал в Москву, уверенный, что этот Борин меморандум кончится пшиком: от «Мерседеса» Галя к Боре, конечно, не уйдет, но у него не хватит сил порвать с нею. Так оно все и будет тянуться, как прежде: Валя, убирая в шкаф его пиджак, снова будет находить в его карманах любовные записочки, и Галя опять будет изворачиваться и врать своему дипломату, отвечая на вечный вопрос всех обманутых мужей: «С кем ты была в Доме архитектора?»
Но два или три дня спустя объявился у меня Боря — растерянный и совершенно ошалевший от счастья.
Галя на все согласна. Она уходит от мужа к нему, забирает с собой дочь. Жить они будут пока у каких-то друзей, потом всё как-нибудь образуется. А от меня требуется только одно: я должен «взять на себя» Валю.
Я был так потрясен, что у меня даже недостало сил напомнить Боре, что я о таком — неожиданном для него — повороте событий его предупреждал. (Тем более, что и я тоже не больно в него верил.)
Деваться мне было некуда, и я согласился Валю «взять на себя». Сделать мне это было нетрудно: к Вале я относился хорошо, Боре она была предана всей душой, и я почти не притворялся, утешая ее разговорами о том, что «старый дурак перебесится» и рано или поздно непременно к ней вернется.
Кое-какие основания для таких надежд у меня были.
Из Бориных рассказов я знал, что совместная жизнь с Галей идет у них негладко. Они постоянно ссорились и уже несколько раз были на грани разрыва. Однажды Боря пришел ко мне в смятении и рассказал, что в очередной раз смертельно поссорился с Галей. Дело было в такси, и она — в слезах — выскочила из машины на ходу.
