Суть противоречий проста: операция не готова по срокам, ее план детально не разработан, ставка делалась на быстрый успех.
Очень многое в те дни зависело от позиции Павла Грачева, министра обороны. Но она также постоянно менялась. Знаменитая фраза, что Грозный можно взять одним парашютно-десантным полком, которую потом ему припоминали сотни, может быть, тысячи раз, — наверняка относится к тем дням, когда Грачев встречался с Дудаевым в «секретной избушке». Это тот момент, когда первый российский министр обороны вдруг осознал, что война, видимо, неизбежна, что нашу армию и саму Чечню от нее может спасти только чудо. Грачев был одним из тех немногих генералов, кто реально знал, что такое война, чувствовал ее страшный запах, ведь он многое прошел в Афганистане.
Фразу можно объяснить только этим невероятным волнением…
И тем не менее какие-то детали в его поведении все равно необъяснимы. Например, на одном из первых заседаний Совета безопасности, посвященных непосредственно Чечне, Ельцин спросил Грачева, сколько времени ему требуется на подготовку операции. Грачев ответил: три дня. Пораженный Черномырдин сказал Грачеву: «Павел Сергеевич, ты хоть десять дней возьми». Грачев заколебался: ну, неделя…
А на заседании кабинета министров 18 декабря с участием членов Совбеза Олег Лобов задал вопрос: «Сколько же продлится, по оценке министра обороны, военная стадия операции?» Грачев, помрачнев, ответил: полгода. Настроение министра обороны постоянно менялось. Он чувствовал себя заложником ситуации.
Вот что пишет о Грачеве другой генерал, Геннадий Трошев: «…Главный мотив его тогдашнего бездействия мне видится… в тотальном разочаровании Павла Сергеевича в успехе чеченской войны и во многих серьезных и фундаментальных вещах.
Еще тогда, наблюдая его на совещаниях в Моздоке и Грозном, я обратил внимание на несоответствие потенциала Грачева тому, что он делал и говорил. Например, Павел Сергеевич никогда детально не вникал в наши тактические планы. Выслушает, кивнет головой, задаст пару несущественных вопросов и закончит какой-нибудь “декларацией” типа “уничтожайте бандитов!”, “берегите людей!”, “побольше награждайте солдат!” и т. п.
…Грачев — опытный вояка, все командные должности прошел, “духов” в Афгане громил, в отличие от большинства из нас, еще не наживших боевого опыта, и от него мы ждали каких-то нестандартных решений, оригинальных подходов, в конце концов, полезной, “обучающей” критики.
Но, увы, свой афганский опыт он будто в запасник музея спрятал, не наблюдали мы у Грачева какого-то внутреннего горения, боевого азарта… какая-то индифферентность, даже отстраненность».
То, что Грачев еще в момент начала операции в Чечне внутренне «сгорел», можно объяснять, конечно, и политическими причинами, и духовными, и идеологическими, как это делает генерал Трошев. А можно — вещами куда более прозаическими и конкретными. Грачев оказался подавлен свалившейся на него ответственностью. И быстро понял, что операция плохо спланирована и обречена на неудачный, кровавый сценарий.
Уже 12 декабря, на следующий день после официального начала войны, в сводке потерь Минобороны значилось:
убито — 7, в том числе 2 офицера;
ранено — 13, в том числе 6 офицеров;
попали в плен — 17;
потеряно — 1 танк, 1 БТР, 22 автомобиля.
Войска еще только начинали движение к Грозному, а жесткое встречное сопротивление заставляло Российскую армию почувствовать, что ее ждет впереди. Никаких дорог, «посыпанных мукой», не наблюдалось и в помине. Население Дагестана и Ингушетии возмущено, ситуация по пути следования войск накалилась до предела. Войска не имели времени на так называемое «боевое слаживание», техника ломалась, группировка формировалась наспех.
И тем не менее до 1 января 1995 года надежда на другое развитие событий еще теплилась. Казалось, что вот-вот начнутся переговоры, что при виде такой мощной силы, которая двигалась по направлению к Чечне, дудаевцы одумаются, предложат какие-то отступные варианты. Надеялись и на то, что может появиться посредник, который поможет реальному началу переговоров.
10 декабря Ельцин ложится в ЦКБ на «плановую операцию» носовой перегородки; анализируя работу его сердца, врачи настаивают на том, чтобы операцию провести немедленно, дабы обеспечить сердцу больший приток кислорода. Им казалось это важным. И Ельцин согласился операцию не откладывать, хотя момент был выбран неудачный.
17 декабря, за три дня до выписки, прямо в больнице, Ельцин провел еще одно заседание Совета безопасности. Члены Совбеза сидели, накинув белые халаты.
В решении СБ подчеркивалось, что в ночь с 17 на 18 декабря истекает срок добровольной сдачи оружия и амнистии. Ельцин поручил Егорову и Степашину пригласить Дудаева в Моздок для «выработки порядка сдачи оружия и боевой техники». «Больше заседаний Совета безопасности по этому вопросу не будет, и никаких обращений делать не собираюсь», — сказал Б. Н. в заключение. Как понимать эту фразу? Он верил, что военная операция принесет мгновенный успех? Или надеялся, что военный человек, генерал Дудаев, который понимает весь ужас последствий применения современного оружия, все-таки дрогнет?
Однако Дудаев в Моздок не поехал. Он узнал, что туда собираются Егоров и Степашин. Это его совершенно не устроило.
Без всяких объяснений руководство Грозного отказалось послать своих представителей на переговоры. Д. Дудаев направил телеграмму Б. Ельцину, в которой выражал готовность принять делегацию России в Грозном.
«Выполняйте решение Совета безопасности по полной схеме», — сказал Ельцин Грачеву.
Обмен телеграммами продолжался, причем Дудаев одновременно пытался оттянуть время, договориться о встрече и выступал по радио с призывом «очистить землю от скверны», «полить кровью путь этих ублюдков», «перенести линию фронта в Москву, к Кремлю». Ельцин еще раз подтвердил телеграммой, что Дудаева ждут для переговоров в Моздоке, потом распорядился больше на его телеграммы не отвечать.
Встретиться с Дудаевым немедленно выражал готовность председатель правительства Виктор Черномырдин. Но надежда на переговоры оттягивалась и оттягивалась. 29 декабря, когда стало ясно, что штурм Грозного неизбежен, Дудаев наконец откликнулся панической телеграммой: «Еще раз заявляю и подтверждаю готовность лично возглавить переговоры с российской стороной на уровне Черномырдина тчк для ведения переговоров на любом другом уровне подготовлены правительственные делегации тчк…»
Дудаев хотел, мечтал, жаждал встретиться с Ельциным. Он хотел этого давно, начиная с 1991 года. В Кремле, в Грозном, за границей, где угодно. Он очень надеялся, что в связи с угрозой войны эта идея наконец осуществится.
