Графу Иоганну-Адольфу фон Кильмансеггу, офицеру чуть старше двадцати лет, посчастливилось услышать выступление Гитлера во время избирательной кампании. «В то время Гитлер был первым, и единственным, политиком, который пользовался всеми современными видами транспорта. Других деятелей мы могли увидеть только в кинохронике, или прочитать про них в газете. Гитлер же был повсюду, он перелетал на самолете с места на место, со встречи на встречу».
«Так было и во время встречи в Касселе. В то время я служил в Кассельском гарнизоне, и из чистого, так сказать, любопытства, отправился с товарищем на эту встречу. Я хотел посмотреть на него и послушать его. Там натянули большой навес, под ним находилось порядка 7000 человек… и первое, что меня поразило, — Гитлера среди них не было. Это было частью его тактики, его метода — тогда мы этого не понимали, но знаем теперь. Он намеренно заставлял людей ждать. Думаю, мы ждали часа два-три. Обычно, когда человек вынужден так долго ждать, он начинает нервничать. Ожидание же этого человека, наоборот, успокаивало людей. Я был этим очень впечатлен»‹22›. Когда Гитлер прибыл и начал говорить, Кильмансегг, находившийся позади толпы, не услышал ничего особенного. Это было то же самое, «о чем пишут в газетах». Его значительно больше впечатлило поведение огромной толпы людей, которые так спокойно ожидали прибытия Гитлера. Было ясно, что они «ждут своего спасителя».
Посулы Гитлера офицерам немецкой армии были гораздо более конкретны, чем общие фразы о национальном избавлении, предназначенные для широких масс. Гитлер обещал военным смыть «позор» поражения и поднять их престиж, пострадавший в результате Первой мировой войны. «Я родился в 1912 году, — вспоминает Ульрих де Мезьер, который в то время был молодым офицером. — Поэтому мое сознание формировалось в двадцатые годы, а тогда нас терзали экономические проблемы Веймарской республики и тяжкий груз Версальского договора, который весь немецкий народ считал позором. Мы потеряли территории, мы были вынуждены выплачивать репарации, и самое главное — мы расплачивались за то, в чем немецкий народ не чувствовал своей вины, — за войну 1914 года… А тут приходит человек и призывает нас к национальной революции»‹23›.
Приблизительно в это же время Теодор Эшенбург также впервые посетил встречу Гитлера с избирателями. Как мы помним, Эшенбург в 1929 году считал Гитлера политической угрозой. Но теперь у него складывается другое впечатление: «Я впервые испытал подобное — как человек может доминировать над огромной массой людей таким удивительным образом, как он сделал это в зале Sportpalast [в Берлине]. Это невероятно впечатлило меня и напугало одновременно. Я сидел, а слева, справа и позади меня национал-социалисты визжали от восторга. Это началось, когда он [Гитлер] спустился сверху, как бог. Вполне мессианский образ. Это было очень эффектно и страшно одновременно»‹24›.
Эшенбург полагал, что аудитория столь бурно отвечает Гитлеру по двум причинам: «С одной стороны, было отчаяние [в связи с экономическим кризисом], а с другой — гениальность Гитлера в психологическом давлении на массы». Разумеется, Эшенбург — изощренный политический критик — понимал, что «Гитлер ничего не обещал. Он все время повторял: „только для немецкого народа“ или „мы должны освободиться от марксизма“. Но он не давал никаких конкретных обещаний. Все это было весьма прозрачно… Но я был восхищен его техникой».
Решение Гитлера принять участие в президентской борьбе с Гинденбургом оправдалось. Как и ожидалось, он не победил, сумев, однако, набрать тридцать процентов голосов в первом туре выборов, состоявшемся 13 марта 1932 года. Через месяц, во втором туре, он набрал около тридцати семи процентов в прямой борьбе с Гинденбургом. Теперь Гитлер становится центральной фигурой политического круга Германии — вторым после президента Гинденбурга, наиважнейшим участником политической жизни государства. Однако проблема, с которой он столкнулся, казалась непреодолимой. Гинденбург не считал, что Гитлер подходит на должность канцлера Германии. И не важно, что через три месяца после президентских выборов Гитлер привел нацистов к невероятной победе на всеобщих выборах в июле 1932 года — нацисты стали самой большой партией в рейхстаге и заняли 230 кресел. Гинденбург не собирался доверять Гитлеру формирование правительства.
Гинденбург не мог отвергнуть Гитлера, ведь, будучи президентом рейха, он был гарантом демократии в Германии. Но на протяжении последних двух лет в рейхстаге творилась полная неразбериха, а Германия управлялась президентом в соответствии со статьей 48 Веймарской конституции. И многие люди в окружении Гинденбурга, такие как руководитель канцелярии рейхспрезидента Отто Мейсснер или аристократ Фриц фон Папен, сменивший на посту канцлера Генриха Брюнинга в мае 1932 года, не были слишком убежденными сторонниками демократии. Они хотели авторитарного решения основных проблем Германии — экономического кризиса и роста популярности коммунистической партии. Нет, они вовсе не возражали бы против уничтожения демократии — просто Гитлер был не тем человеком, которого они хотели видеть на посту канцлера Германии.
Руководитель канцелярии Отто Мейсснер сообщил, что Гинденбург сказал Гитлеру 13 августа: «Я не смогу оправдаться перед Богом, перед своей совестью и перед отечеством, если передам всю власть в правительстве одной партии — особенно той, которая преследует людей различных с ними взглядов»‹25›.
Шансы Гитлера на успех были почти нулевыми. Как именно он сумел обойти убийственную оценку Гинденбурга и стать канцлером Германии спустя всего лишь пять месяцев — одна из самых интригующих политических историй последнего столетия.
Глава 6
Обретение уверенности
История о том, как Гитлеру удалось преодолеть первоначальное недоверие президента Гинденбурга и стать канцлером Германии не является доказательством — как считали многие нацисты, — что судьба вождя «предначертана» ему свыше. Скорее она иллюстрирует два типа восприятия его харизмы. Первый тип — восприятие Гитлера преданными последователями, а второй парадоксальным образом напоминает о том, что у многих все же был иммунитет к магнетизму этого человека.
Первой причиной успеха Гитлера была его бескомпромиссность. Он не соглашался ни на что, кроме должности канцлера, даже тогда, когда успех казался совершенно недостижимым. Его уверенность в том, что все станет на свои места, вдохновляла его сторонников. После провальной встречи с президентом Гинденбургом 13 августа 1932 года Гитлер обсудил последствия с соратниками-нацистами. «Гитлер сдерживает свои эмоции, — вспоминает Геббельс в своем дневнике. — Он выше всех этих махинаций. Таким я люблю его»‹1›.
Возможно, Гитлер спокойно воспринял удар, полученный от Гинденбурга, но большинство его сподвижников были отнюдь не спокойны. В чем смысл, спрашивали они, отказываться от насильственной революции и участвовать в официальных выборах, если Гинденбург по-прежнему позволяет себе срывать планы самой значительной партии в рейхстаге? В частности, Грегор Штрассер, один из наиболее влиятельных членов партии, хотел найти какой-нибудь аккуратный способ обойти президента.
Но Гитлер не собирался идти на компромисс в своем важнейшем требовании — он, и только он, должен быть назначен канцлером Германии. Действующий канцлер Франц фон Папен во время выступления в Мюнхене в октябре 1932 года заявил, что Гитлер не является «нормальным» политиком, а нацистское движение — не «нормальная» политическая партия. Он называл партию нацистов «политической религией»‹2›, последователи которой «мистически верят в своего мессию» Гитлера.
Хотя фон Папен признавал, что миллионы немцев восприняли Гитлера как своего «мистического мессию», сам он оставался равнодушен к его харизме. Впервые встретившись с Гитлером летом 1932 года, он нашел его «на редкость невыразительным»‹3›. Фон Папен был премного наслышан о магнетической притягательности глаз Гитлера, однако они не произвели на него ни малейшего впечатления. Папен писал, что «не обнаружил в этом человеке даже намека на качества, которые бы объяснили столь сильное влияние его на массы».
Папен, аристократ по крови и по складу характера, ощущал свое превосходство над обтрепанным демагогом сомнительного происхождения, который стоял перед ним в июне 1932 года. Записки Папена по этому поводу — сделанные уже после войны — по-прежнему пронизаны чувством снисходительности и даже самодовольства, хотя именно эти качества его личности и помогли Гитлеру прийти к власти. Он пишет, как директор школы, выставляющий оценки всем, с кем его сталкивает жизнь. Вот, например, его вердикт по поводу Муссолини: «Я считаю, что итальянский диктатор — человек совсем другого калибра, чем Гитлер. Невысокого роста, но весьма авторитетен, а его массивная голова создает впечатление большой силы характера». В отличие от Гитлера, Муссолини был для Папена человеком «огромного обаяния», в то время как в Гитлере «чувствовалась легкая неуверенность». По мнению Папена, Муссолини «мог бы оказать на Гитлера неплохое влияние»‹4›.
