Это эксцентрическое заявление, сделанное в разгар чрезвычайного положения в стране, больше напоминало взрыв эмоций отставленного любовника, чем набор взвешенных аргументов по поводу политической стратегии. А ведь Грегор Штрассер не был слабаком. Он был награжден Железным крестом за храбрость, принимал участие в Пивном путче и проложил себе путь в высшие эшелоны нацистской партии. Ранее он отмечал, что политика — это «дело грубое… особенно в таком сугубо вождистском движении, как наше»‹9›.
И тем не менее Штрассер не только уходил из нацистской партии, он отказался от шанса занять одну из ключевых должностей в Германии, отчасти из-за того, что Гитлер не привлекал его к работе и уделял ему мало внимания. Следует учесть, что эти слова принадлежат человеку, который был единственным из нацистской верхушки (за исключением, пожалуй, Эрнста Рема), кто, казалось, успешнее остальных сопротивлялся личной харизме Адольфа Гитлера. Штрассер, к примеру, был единственным высокопоставленным нацистом, который называл Гитлера «шефом» или «ПГ» (Parteigenosse — то есть «товарищем по партии»), чаще чем «фюрером»‹10›.
Как сказал один из историков, изучавший жизнь Грегора Штрассера: «Ирония судьбы заключается в том, что, покуда Штрассер последовательно и открыто развенчивал мистический культ фюрера, всем стало очевидно, что это блеф, за которым скрывается подлинное восхищение харизмой Гитлера. Таким образом, он, сам того не подозревая, пал жертвой мифа о фюрере»‹11›.
Как только Гитлер узнал о выступлении Штрассера перед нацистскими функционерами, он немедленно созвал собственный митинг в отеле «Кайзерхоф». Он обращался к тем, кто всего несколько часов назад слушал выступление Штрассера. Спокойно и рационально отвечая на обвинения Штрассера, Гитлер подчеркнул, что если бы он согласился стать вице-канцлером, то уже «на первой неделе» у него возникли бы «серьезные разногласия»‹12› с фон Папеном. После чего он был бы вынужден подать в отставку, и его позиция оказалась бы серьезно ослаблена.
Он также сказал, что возможности нового путча просто не существовало, ссылаясь на слова полковника немецкой армии фон Рейхенау, симпатизировавшего нацистам, который предупредил его: у армии не будет выхода, и она будет вынуждена открыть огонь по штурмовикам, если нацисты попытаются начать вооруженное восстание. Рейхенау «призвал» Гитлера «держаться в рамках закона», поскольку «в один прекрасный день власти неизбежно падут перед ним на колени». Что же касается обвинений Штрассера в том, что Гитлер приглашал его не так часто, как тому хотелось, Гитлер заявил, что всегда был доступен для «тех, кто хотел со мной поговорить».
Гитлер излучал уверенность в том, что все будет в порядке, и говорил, что намерен ждать приглашения на должность канцлера. Он пообещал, «что этот день настанет — возможно, даже раньше, чем мы думаем». Успех зависит от «нашего единства и непоколебимой веры в победу; он зависит от нашего руководства». Гитлер закончил свое выступление — как он часто делал в момент потенциальной угрозы — личным призывом к преданности.
Гитлер сумел избежать кризиса в высшем эшелоне нацистской партии. Важно отметить, что он добился желаемого результата, выступив с речью, которая ни в малейшей степени не объясняла, каким образом он собирается достичь заветной цели — должности канцлера. Достаточно иметь «непоколебимую веру». Достаточно испытывать эмоциональное воодушевление. Тем не менее Гитлер понимал, что без участия Штрассера в составе правительства позиция генерала Шлейхера в роли канцлера становится еще менее прочной, чем была позиция фон Папена. Шлейхер сумел вытеснить фон Папена, пообещав, что сможет создать правительство широкой коалиции, — и не смог этого сделать. Более того, он приобрел личного врага в лице фон Папена. (По-немецки Schleicher означает «проныра», и многие тогда говорили, что это имя очень подходит генералу.) Теперь в переговоры с Гитлером по поводу формирования нового правительства вступает фон Папен, и 4 января 1933 года встречается с ним в Кельне в доме Курта фон Шредера для предварительных переговоров. Будучи верен себе, Гитлер настаивает на том, что цена за его активное участие в формировании нового правительства остается прежней — должность канцлера. При этом обещает быть гибким при формировании Кабинета министров и даже готов к тому, что большинство в нем будут составлять не нацисты.
Гитлер, четко понимая важность момента, приказал нацистам приложить огромные — и, казалось бы, непропорциональные масштабу события — усилия в ходе местных выборов, состоявшихся 15 января в крошечном районе Липпе-Детмольд. Тактика сработала. После оглашения результатов стало известно, что количество голосов, отданных за нацистов, выросло на 20 процентов — с 33 000 до 39 000. Это было прямое предупреждение всей немецкой политической элите: партия нацистов не собирается отступать.
Фон Папен решил согласиться на то, чтобы Гитлер стал канцлером при условии, что сам он станет вице-канцлером. Проблемой оставался Гинденбург, которого надо было убедить в целесообразности подобного решения на фоне немецкого политического кризиса.
Гитлер по-прежнему не производил особого впечатления на Гинденбурга. Тем не менее тот тоже начал склоняться к кандидатуре Гитлера на пост канцлера. Был целый ряд причин — прагматических, без какой бы то ни было веры в «харизматичность» — чтобы президент изменил свое мнение. Первой причиной было присутствие фон Папена. Гинденбург глубоко привязался к нему в ходе совместной работы летом и осенью 1932 года. Привязался до такой степени, что, когда фон Папен уходил с должности канцлера, Гинденбург подарил ему собственный портрет с надписью: «Ich hatt einen Kameraden»‹13› («У меня был товарищ») — это были слова из популярной солдатской песни. И теперь перед Гинденбургом стоял фон Папен, человек, которому он доверял, и говорил, что назначение Гитлера канцлером — это наилучший выход из ситуации и что другие члены немецкой политической элиты смогут его легко сдерживать.
Еще одной причиной послужила продвигаемая Шлейхером земельная реформа для Восточной Германии, на территории которой многие немецкие аристократы (включая лично Гинденбурга) имели колоссальные земельные угодья. Правительство Гитлера — фон Папена прекратило бы эту сомнительную реформу. Вдобавок ко всему Гинденбург не забыл результатов военных учений, с которыми ему пришлось столкнуться в декабре 1932 года, — они подтвердили, что вооруженные силы государства не в состоянии подавить восстания нацистов и коммунистов и одновременно защитить государственные границы Германии‹14›.
В довершение всего на сцене внезапно появился генерал Вернер фон Бломберг. Фон Папен предложил Гинденбургу сделать Бломберга министром вооруженных сил в предлагаемом кабинете Гитлера. Этот пост имел первостепенную важность для Гинденбурга, ведь раньше он был прерогативой Шлейхера. Казалось, Бломберг обладал всеми достоинствами, которых не хватало Шлейхеру: ему свойственны были прямолинейность, честность, полное отсутствие «пронырливости» Шлейхера. Однако с недавнего времени Бломберг начал разделять ценности нацизма. Эта перемена в нем произошла в период службы в Восточной Пруссии, где нацисты пропагандировали идеи национального возрождения. Он также попал под влияние армейского капеллана по имени Людвиг Мюллер, который сам был нацистом. Таким образом, кандидатура Бломберга устраивала и фон Папена, и Гинденбурга, и Гитлера. Хотя дальнейшие события показали, что именно Гитлер больше всего выиграл от присутствия в правительстве Бломберга.
Впрочем, до самого последнего момента Гинденбург колебался. Инстинктивно он, должно было, чувствовал, что Гитлер — не тот, кому стоит доверить руководство страной. Но Гинденбург на тот момент был весьма пожилым человеком: ему было 85 лет, и все, кому он доверял — включая сына Оскара, — говорили ему, что Гитлера необходимо назначить канцлером. В конце концов, он прекратил сопротивление и согласился назначить Гитлера канцлером. Ведь в противном случае пришлось бы позволить Шлейхеру создать авторитарную диктатуру, и, на взгляд Гинденбурга, это было хуже, чем Гитлер на должности канцлера.
«Он [Гинденбург] сознавал свой преклонный возраст, — писал Йозеф Фельдер, который стал депутатом рейхстага от Партии социалистов в 1932 году. — Он понимал, что физически становится все слабее и слабее. Он с трудом удерживал свой маршальский жезл. Один из офицеров из его окружения однажды сказал про Гинденбурга, что чем старше он становится и чем сложнее становится ситуация, тем больше он боится, что не сумеет вернуть Германию к былым имперским временам, что умрет до того, как будет восстановлена старая конституция и парламент вернется к монархии. Он хотел увидеть новую монархию еще при жизни»‹15›.
