…«Затем, милая Мамуля, ради Бога, пришли хоть 2 смены белья (хотя бы только рубашки), износились вконец — рвутся, как папиросная бумага — даже штопать нельзя»…
…«Мамуля, вышли мне скорее валенки, обмотки, немного белья (мое разорвалось), портянки и мой английский словарик. Сапоги приказали долго жить. Мечта о сандалиях»…
Знали бы мы, что наш кумир тоже ходил оборванцем в обмотках и мечтал о сандалиях, мы не так бы расстраивались. По молодости лет нам все же хотелось выглядеть понаряднее.
Мы как-то сразу подружились с Рязановым и стали бывать друг у друга дома. Он жил тогда на Смоленской, во дворе, высоко, без лифта. Там в коммуналке у них было две комнаты в разных концах коридора. Софья Михайловна всегда была гостеприимна, и, если садились за стол, то, несмотря на трудные карточные времена, всегда усаживали и меня. Она замечательно готовила, славилась своими беляшами (когда наступили времена полегче), а ее рецептом капустного пирога я пользуюсь до сих пор.
Она была человек волевой, настойчивый, и мне кажется, что честолюбие Эльдар унаследовал от нее. Его отчим Лев Михайлович всегда был улыбчивый, доброжелательный и мудрый. Был еще маленький брат Мишка, которого часто оставляли на попечение Эльдара. Теперь это уже не Мишка, а доктор геологических наук.
Рязанов всегда учился легко, схватывая все на ходу, у него была феноменальная память, которую он сохранил по сей день. Он был круглый отличник, но единственный предмет, где Эльдар был хуже всех, — ритмика. Он никак не мог попасть в такт музыке, скоординировать движения — руками на три четверти, а ногами на две трети, кажется — и очень огорчался. Мой довод — «заставь это сделать самого Эйзенштейна, он тоже запутался бы, а вот смотри, какие картины снимает!» — его не утешал. И силой воли, которую ему не занимать стать, он воспитал в себе и слух, и чувство ритма, что сразу же проявилось в «Карнавальной ночи». А насчет моего примера с Эйзенштейном? Сегодня выяснилось, что пример этот никуда не годился и Элик, верно, чувствовал это интуитивно — в тех же письмах двадцатых годов мы прочли у Сергея Михайловича:
«…начал заниматься 8 часов в неделю ритмикой (знаешь, Далькроза) и пластикой. Это колоссальнейшее наслаждение! Я никогда не думал прежде, что какой-нибудь галоп под музыку, или выкидывание ног, или ритмический бег, etc. могут доставить такое наслаждение и столь благотворно отражаться на настроении».
И вот еще что. Когда Эйзенштейн стал читать нам лекции и вести практикумы у себя на дому, он сразу почувствовал незаурядность Эльдара и одарил его своим расположением. Он привил ему любовь к книгам и на первых порах рекомендовал ему собирать монографии о художниках. В 1947 году мы были на практике на «Ленфильме» и, получив свою грошовую стипендию, тут же, голодные, все устремлялись в «Норд» за пирожными — но не Рязанов. С завистью глядя на нас, легкомысленных разгильдяев, он все же шел к букинистам, которых тогда было много на Невском. И снова не могу не процитировать письма Сергея Михайловича, читая которые я часто думаю о студенческих годах Элика:
«Должен получить аванс, который уже истрачен, конечно, на книги. Здесь есть возможность кое-где доставать книги — удовольствие, которое давно уже не имел. Но, конечно, после того, как… молоко, масло, etc».
Читая эти строки, я так и вижу Ленинград 1947 года и Рязанова у книжных развалов. Правда, не «после того, как молоко, масло, etc», а — вместо.
Но вернемся на Разгуляй постинститутского времени. В 1955 году там праздновали первую в моей жизни премьеру — «Остров Сахалин», который мы сняли с Рязановым. Было 28 человек! На видном месте висел плакат, который без зазрения совести мы с Рязановым сами и написали:
ДА ЗДРАВСТВУЮТ
ВАСЯ И ЭЛИК
!!!
Потом их было много, этих банкетов по поводу премьер. Но тот, в Доброй слободке, был первым и у меня, и у Рязанова. В связи с этой картиной вспомнился курьез: мы получили первые в нашей жизни, большие по тем временам постановочные, мы таких денег и в глаза не видели. И я сказал:
— Знаешь, пойдем и купим что-нибудь на память.
— Например?
— Ну… не знаю… в антиквариате на Арбате… чашку… или подсвечник, что ли? Иначе накупим штанов там всяких да башмаков и ничего не останется на память.
Сказано — сделано. (Казалось бы!) С полными карманами и полные решимости вышли на улицу и увидели очередь за апельсинами! Они были редкостью и нам не по карману. Мы тут же воткнулись, каждый купил по три кило и радостные побежали по домам. Потом, когда думали — куда же мы ухнули такие деньжищи? — то вспоминали только три кило этих дурацких апельсинов.
«Подлец Катанян меня обыграл»
Сколько вечеров, а часто и ночей, до первых троллейбусов, провели мы за столом, играя в ма-джонг. Эта игра захватывает человека на несколько лет, а потом вдруг надоедает навсегда и бесповоротно. Древняя китайская игра состоит из 144 камней, ювелирно отделанных бамбуком и слоновой костью. В Китае она одно время была запрещена, поскольку в азарте мандарины проигрывали целые провинции. Суть ее в собирании комбинаций, которые здесь описать невозможно.
Первый ма-джонг в Москву привезла Лиля Брик в двадцатых годах, и все их знакомые, в том числе и мои родители стали заядлыми игроками. Сохранилась надпись Маяковского на книге, которую он сделал отцу: «Читайте днями, Катаняныч, для «Ма» освобождаясь на ночь». В конце двадцатых мамин отец из Америки прислал ей эту игру. Когда пошли на таможню, то выяснилось, что пошлина нам не по карману. И тогда Маяковский сказал отцу: «Я вам дам денег, чтобы его выкупить, а потом мы его разыграем». Они играли всю ночь, и утром Владимир Владимирович сказал Лиле: «Подлец Катанян меня обыграл». Таким образом игра осталась в нашей семье. Это реликвия — в это «Ма» часто играл Маяковский.
Когда мне говорят, чтобы я поделился воспоминаниями о Маяковском, я всегда напоминаю, что мне было всего шесть лет, когда его не стало, — какие могут быть воспоминания? Но все же один курьез, именно связанный с ма-джонгом, запал в память: мы жили рядом на даче в Пушкино, меня выпустили погулять и я увидел Владимира Владимировича. Я его знал и поздоровался, а он спросил, кто я такой. — «Вася Катанян» — «А, тогда скажи папе, чтобы вечером приходил играть». У меня на лице, верно, застыло недоумение — играть? Разве взрослые люди тоже играют? — потому что Маяковский пояснил: «В ма-джонг, в ма-джонг» — и пошел своей дорогой. Смех один, а не воспоминание.
А в конце сороковых «Ма» увлеклись уже мои знакомые, и ежевечерне мы встречались втроем — Зоя, Элик и я. Если в году 365 дней, то 360 вечеров мы провели за игрой. Зоя и я еще ничего, а Рязанов страшно расстраивался при проигрыше, хотя дело было не в деньгах. Такой уж он был (и остался) азартный.
