Еще он научил нас простоте, научил по-детски радоваться. У меня было чувство, что он видит меня насквозь. Я и сейчас, общаясь с Патриархом, то же ощущаю. Но при этом я точно знаю, что, несмотря на всю внутреннюю мою грязь, эти святые люди любят меня и прощают все мои ошибки – прошлые, настоящие и будущие.
Когда в соборе Сиони[34] совершали монашеский постриг отца Давида, думаю, это было самым важным событием его жизни, потому что по своему устроению он всегда был монахом. По церковной традиции сразу после пострига монах остается на пять дней в храме. Отец Давид, после пострига – иеромонах Даниил, приехал провести эти пять дней в храме Самтавро. Мы сами его об этом попросили:
– Здесь вам будет гораздо уютнее. Мы вам поможем, чтобы никто вас не отвлекал, и все пять дней вы могли бы спокойно молиться.
Конечно, отец Даниил ждал этих дней, и он согласился.
Но только мы оставили его в уединении, тут же появился отец Гавриил и стал вытаскивать его со словами:
– Пойдем, выпьем, отметим!
Мы пришли в ужас. Стали отговаривать отца Гавриила:
– Не надо, пожалуйста, лучше мы пойдем и будем пить, только его оставьте.
Но ничего не помогло. Все-таки отец Гавриил вывел из храма нового монаха, и целую ночь они просидели в его келье. Мы не знали, что и думать. А утром отец Даниил вышел светлый и радостный.
– Вы знаете, – сказал он, – теперь я понял, что монашество – это не когда ты делаешь то, что нужно и правильно, это когда ты умеешь отсекать свою волю. В теории я знал это и раньше, но опытно понял лишь этой ночью.
Отец Гавриил не разговаривал с теми, кто его не понимал. Даже среди нас была одна девочка, наотрез не принимавшая его. Он никогда и ничего ей не говорил. Некоторые считали его сумасшедшим.
А с моим отцом произошло что-то невероятное после встречи с отцом Гавриилом. Отец почти каждый день приезжал в монастырь и сидел печальный, словно на панихиде, как будто я умерла. Как-то говорят мне, что «твой отец пришел, он тебя зовет». «Ну, опять…» – думаю. Прихожу и вижу картину: стоит отец Гавриил, а мой отец перед ним на коленях. Потом они вместе поехали в ресторан, там отец Гавриил пел песни, пил, и мой отец просто полюбил его! После этого отец изменился, он смирился с моим выбором, так что и в этом нам помог отец Гавриил.
Потом был постриг, его совершал Святейший. И это было своеобразным риском. Дело в том, что наши родители были настроены серьезно, они дошли до президента Звиада Гамсахурдия, он чуть ли не указ издал, запрещающий постригаться в монашество лицам, не достигшим сорока лет. То есть если не хочешь преодолевать демографический кризис и развивать экономику, получается, что ты не любишь свою страну. И поэтому Святейший предложил всем нам написать свидетельства, что мы принимаем постриг по собственной воле, в здравом рассудке.
Преподобный Гавриил (Ургебадзе)
После пострига мы пошли к архимандриту Виталию (Сидоренко)[35] за благословением. Он открыл дверь – и поклонился нам в ноги! Мы просто не знали, куда деться. Отец Виталий пригласил нас в комнату, вся она была в иконах, горели свечи. И сам он был как свеча, светящийся и прозрачный. Он рассказал нам историю о том, как его избили в отделении милиции: «Меня били, но я не обижался». Я запомнила эту историю на всю жизнь, он рассказал ее, попрощался и проводил нас, видимо, давая понять, что Бог благословляет незлобивых и смиренных монахов.
Моей сестре было больно, моим подругам, всем было непонятно, зачем нужно уходить в монастырь. Тогда я не понимала их недоумения, сейчас понимаю. Тогда казалось: как люди могут этого не чувствовать? Для меня существовал только этот путь, другого не было. А сейчас мне очень жалко родителей тех молодых людей, которые избрали монашеский путь. По-человечески мне стали близки и понятны переживания родителей, а тогда я совсем этого не чувствовала. Я вижу, что была резка и непримирима, и в том ощущаю свою неправоту. Но в то же время понимаю, что по-другому, наверное, ничего бы не получилось.
Когда я стала верующей, я все время рассказывала родителям и сестре о христианской вере, стараясь их обратить, но ничего у меня не выходило. Когда я ушла в монастырь, постепенно все стало меняться. Сначала к вере пришла мама, со временем и отец мне сказал: «Ты победила…» – это значило, что он уверовал. Сейчас моя мама и сестра стали воцерковленными людьми. Отец, хоть и не так часто, бывает в церкви, но он всегда готов помочь монастырю, если мне приходится его просить, и он делает это не потому, что я прошу, а потому что так он может служить Церкви. И все это произошло с моей семьей как бы само собой.
И с мамой переворот случился очень интересно. Она приехала ко мне в монастырь накануне Богоявления – праздника, который я особенно любила. А у нас серьезно заболела одна монахиня, и я находилась с ней в онкологической больнице. И до того мне хотелось на службу, что я сказала больной:
– Тебе же не очень плохо? Давай я схожу на службу и вернусь.
Мцхета. Монастырь Самтавро
Конечно, она меня отпустила, и я поехала в монастырь, чтобы успеть к литургии. И только по дороге осмыслила, что у меня же послушание быть со страдающей сестрой в больнице. Куда же я еду? И возвратилась. Больная монахиня была очень рада. А когда я вернулась в монастырь, мне сказали, что мама моя исповедовалась и причастилась. Это было настоящим чудом, словно Господь сказал: «Ты делай свое дело, а остальное сделаю Я».
Детство возрождающейся Церкви
Настоящим счастьем для меня стал первый «Паломнический путь святой Нины» – большой миссионерский крестный ход. Я всегда очень любила походы и отдых на природе. И конечно, придя в монастырь, немного сожалела о том, что теперь все это останется в прошлом. Но получилось иначе – так, как написано в Евангелии: когда оставляешь что-то во имя Христово, тебе дается гораздо больше. Вот и я очутилась в настоящем походе, в таких красивых местах, каких в жизни не видела. И новые знакомства были, и палатки, и приключения. Я тогда осознала, что любящий Господь дает нам духовную, небесную пищу, и это вовсе не значит, что она дается взамен обычным человеческим радостям, нет. Просто многие человеческие радости через нее одухотворяются, становятся чистыми и возвышенными.
Везде люди нас встречали, накрывали столы! Даже сложности не ощущались. Помню, мы сбились с маршрута и шли тринадцать километров по грязи, в которой по щиколотку утопали ноги[36].
– Видите, какая земля мягкая? Словно облака! – шутил отец Давид.
