перед ним строго поставят ультиматум: либо работай в консерватории, либо в Духовной академии, нечего и там, и там! И Николай Дмитриевич, не раздумывая, выберет второе. Впрочем, то же самое произойдёт с ним и позже, когда Успенский вернётся преподавать в консерваторию, а перед ним снова поставят подобные условия, разве что в более мягкой форме.
Недолгое время на кафедре Священного Писания Нового Завета читал лекции автор одной из лучших книг об Апокалипсисе Иоанна Богослова Василий Васильевич Четыркин. Он скончался в январе 1948 года, и семинарист Ридигер был одним из тех, кто провожал его в последний путь.
Греческий, латинский и еврейский языки, историю Русской Православной Церкви, библейскую историю и катехизис преподавал Дмитрий Дмитриевич Вознесенский.
Курс гомилетики, богословской науки, излагающей правила церковного красноречия или проповедничества, читал Сергей Алексеевич Купресов.
— Единственный сын Купресова был психически больным, и все мы изо дня в день наблюдали, как мужественно Сергей Алексеевич переносил личную беду, как истово молился на хорах семинарского храма или перед Царскосельской иконой Божией Матери «Знамение». Этот человек являл для нас пример молитвенного подвига, — вспоминал о нём Святейший. — Многие наши преподаватели прошли лагеря, имея высшее духовное образование, долгие годы зарабатывали себе на кусок хлеба в ремесленных училищах, а то и вовсе прозябали на подённой работе. Но все невзгоды они мужественно перенесли, не растеряв ни собственного достоинства, ни уникального интеллектуального багажа. И теперь, приступив к обучению, эти педагоги, случалось, до слёз переживали какие-то наши промахи или просто плохие ответы.
Кроме изучения богословских наук учащиеся академии и семинарии получали и иные, светские знания. К примеру, они изучали стенографию, их водили на концерты и в оперу, устраивали киносеансы. Характеры у семинаристов были самые разные. Кто-то тихоня, а в ком-то вовсю играет удаль молодецкая. Играли в волейбол, приударяли за стенографистками и поварихами, кидали друг в друга поленьями.
Попадались и проходимцы, которые в голодное время пристраивались ненадолго к семинарии, где кормили. А при случае, отыскав хлебное место, уходили без сожаления из учебного заведения, где им надобно было изображать, что они верующие.
Но в основном были настоящие православные ребята. И те, кто окончил семинарию и академию, до конца дней своих сохранили верность Церкви Христовой.
Учащиеся внимательно следили за всем, что происходило в мире, в стране и в Церкви. После войны Патриарх Алексий I стал решительно добиваться устранения раскола между нашей и Зарубежной Церковью. В 1945 году к Московскому Патриархату, вопреки желанию большинства своей паствы и клира, присоединился экзарх Западной Европы митрополит Евлогий (Георгиевский). Спустя год он скончался, и делегацию от Русской Православной Церкви выпустили в Париж для участия в его похоронах. Отпевание совершал митрополит Григорий (Чуков). Он пытался закрепить Западноевропейский экзархат в юрисдикции Московской Патриархии, но ничего не вышло. Столь же безрезультатно окончились его усилия по принятию в лоно Московской Патриархии Североамериканской митрополии, возглавляемой митрополитом Феофилом (Пашковским). Зарубежники оставались непоколебимы в своём неприятии существования Церкви в безбожной Советской стране.
Словом, у владыки Григория дел всё прибавлялось и прибавлялось, и после увольнения и перевода в Таллин Иоанна Богоявленского нужно было подыскать другого человека на должность ректора. Такового быстро отыскали органы безопасности. Александр Александрович Осипов вот уже несколько лет являлся их тайным осведомителем. Уроженец Ревеля, он в тридцатые годы преподавал в Тарту, был изгнан из университета во время очередной вспышки эстонского национального самосознания, женился на дочери священника, сам стал священником и, вероятно, был завербован органами НКВД. Во время войны служил в тыловой части Красной армии, затем вернулся к священнослужению, усыновил мальчика, оставшегося сиротой. Если в тридцатые годы в Эстонии он писал антисоветские статьи, то в сороковые стал ярым поборником советской власти.
В 1946 году, когда возрождались ленинградские духовные училища, митрополит Григорий пригласил Осипова как одного из лучших специалистов по истории Ветхого Завета. А через год Александр Александрович сделался ректором. По его собственным признаниям, он уже тогда возненавидел Бога.
Спасённый Ридигерами из концлагеря Василий Ермаков, став в девяностые годы почтенным старцем, протоиереем Василием, вспоминал об Осипове: «...уже кончая семинарию, мы увидели, что он ломается. Первое — то, что он, посещая ремонт здания, куда попала бомба, оступился, болела нога, он отошёл от литургии. И мы уже чувствовали — не тот стал, у батюшки нет благодати. Отошёл от литургии, отошёл от храма. И здесь уже назревало, так сказать, время пятидесятых годов, время, когда уже советская власть готовилась нанести ещё страшный удар по Православию и выдающимся священникам... Он начиная с 1949 года предательски писал на профессоров и на нас, в том числе и на меня, я знаю, там есть в архивах. Потому что, придя в семинарию, им надо знать было, советской власти, кто учится, кто какой. И таких, так сказать, ярких верующих, я знал, их на карандаш и — доносительство. Я это сам ощутил впоследствии. И он писал об этом. Поэтому, я скажу, он променял нас на чечевичную похлёбку. И стал, отрёкшись от Бога, поносить в своих статьях своих собратьев-профессоров, с кем учился... И когда Священный Синод в лице Патриарха Алексия Первого отлучил его от храма, они знали, что делают... Почему он предал не нас, духовенство, а русский народ? Потому что, находясь на Западе, он был тогда ещё экскурсоводом Вышгорода, я знал ещё, он не любил Россию, он не любил русский народ. Он жил по времени. Время наступило другое, я пошёл в сторону, а он далее пошёл. Мне очень жаль его, он многое мог бы сделать».
В 1951 году Осипов напишет для ленинградского уполномоченного КГБ Кушнарёва целый доклад о положении в Московской Патриархии под названием «В мире духовном». Вот некоторые особенно сочные куски этого доноса:
«Сам Патриарх, как личность, представляет собою своеобразное смешение аристократического сибаритизма с затаённым фанатизмом. Он любит хорошо поесть, остр на язык, любит роскошь и покой. Но вместе с тем фанатически предан постам, ненавидит обновленцев, преследует все новшества и влюблён в благочестие 16-го века».
«Патриарх лично мог бы быть очень опасным фанатиком, но его вредность ослабляет его сибаритство, его сознание, что в конце концов, “только бы мне было мирно и хорошо, а там хоть потоп”».
«В общем среда архиереев не однородна. Здесь есть и фанатически преданные своим идеям мечтатели и идеалисты высокого
