Словно в полусне было остальное - как сделала Зина укол, как снова перевязала руку, как украдкой поглаживала его по голове, говоря, будто чужому:
- Успокойтесь, раненый... Успокойтесь...
Очнулся Сашка только на улице, когда солнечные лучи полоснули по глазам, а Зинина рука, сжав его локоть, повела по ступенькам крыльца.
- Что это я?.. Психанул никак? И матерился?
- Ничего, ничего... Идем до палаты. Отдохнуть тебе надо. Успокойся, обойдется все...
- Кто этот старшой?
- Из штаба... А кто по должности, не знаю.
- Вот оно что... Вы тут разве не слыхали, что меня сам комиссар батальона к награде представил... за немца... А он...
- Ну его! Забудь об этом. Пойдем.
- Погоди, закурю, - Сашка полез в карман за табаком.
- Давай заверну.
- Умеешь? - удивился он.
- Научилась, просят раненые-то.
Сашка поглядел на Зину - изменилась она. И не только что побледнелая и похудевшая, а что-то новое в лице и глаза беспокойные.
- Ну, как ты тут?
- Что я? О себе расскажи.
- Что рассказывать? Видишь, живой я...
- Вижу, Сашенька... И не надеялась. Раненые такое рассказывали - сердце холодело. Спрашивала о тебе всех, а смешно, фамилию твою не знаю, в какой роте, в каком взводе, тоже. Никто ничего толком мне ответить и не мог. А целых два месяца... Господи, хоть весточку какую прислал с кем.
- Не до того, Зина, было... - Он опять взглянул на Зину. - Досталось и тебе, вижу. Скулы-то подвело.
- Вначале, когда первые бои шли, раненых была уйма, уставали очень. Сейчас чуть посвободней стало, так о тебе думала, как ты там...
- Думала-таки?
- А как же? Спас ты меня тогда, - сжала она легонько Сашкины пальцы,
- Ну, об этом ты не поминай, - перебил Сашка, а потом, помолчав немного, спросил: - А зачем он приходил в перевязочную-то?
Повернулись его мысли на происшедшее. Все же неудобь вышла - старшего лейтенанта да на "ты", да матом... Не то что Сашка боялся - чего ему бояться, когда самое страшное позади, - но не по себе как-то было. Ведь Сашка боец дисциплинированный, а тут вот как получилось...
- Ты про кого? - спросила Зина.
- Да про старшого этого.
Зина замялась как-то, и он заметил это.
- Кто его знает? Зашел зачем-то... Не помню.
- А ты вспомни, - не отставал Сашка.
Зина помолчала в нерешительности, а потом сказала:
- Ладно, скажу, все равно узнаешь. Завтра же Первое мая. Так приглашал в штаб на вечер...
- На вечер? - недоуменно протянул Сашка.
- Да, на вечер. У них там патефон есть, баян... Танцы будут...
- Какие танцы! Врешь, Зина! Быть этого не может! - почти выкрикнул Сашка, и шатнуло его даже.
- Может, ответила Зина. Еще как может, Саша. Не пойду я, не волнуйся. Еще до тебя отказала.
- Погоди. Как же это так... - все еще не приходил в себя он, все еще не укладывалось у него в голове услышанное.
Шагов пятьдесят они прошли, и только тогда смог Сашка осмыслить, что тыл есть тыл, конечно, и у него своя жизнь, что ничего, в сущности, нет зазорного, что будет праздновать он Первомай, что из какого-то НЗ будет и выпивка и закуска... Но то умом, а душой принять этого он не может. Ведь, что ни говори, бригаду-то почти всю побило... До праздников ли тут, до вечеров ли?
- Успокойся, Саша, успокойся. Не пойду я, - говорила Зина, видя, что у Сашки подрагивают губы, а лицо будто почернело.
- Да, не ходи, Зина, - строго так сказал он. - Понимаешь, нельзя это... Веселиться нельзя, когда все поля в наших! Понимаешь?
- Понимаю, конечно. Не переживай ты. Сейчас уложу тебя на коечку, отдохнешь, поспишь... Хлеба принести тебе? У меня есть немного.
Сашка проглотил слюну, но отказался. Еще не хватало, чтобы он Зину стал объедать. Вот табачку бы... Кончился у него.
- Есть у меня, - радостно сообщила она. - Девчата на сахар меняли, а я оставила пачку...
- Надеялась все же, что вернусь я?
- Не очень, Саша, - как-то серьезно ответила она. - Но все же надеялась. Как без надежды-то?
Изба, к которой подвела его Зина, была большой, на две половины, и в просторной комнате стояло коек двенадцать - с одеялами и простынями! Даже не верилось Сашке, что ляжет он сейчас в настоящую постель.
Встретила их заунывная, тягучая песня, которую не то пел, не то выстанывал сидящий на койке и медленно раскачивающийся из стороны в сторону раненый одна рука по плечо отнята, другая без кисти. Этот отвоевался вчистую.
Зина откинула одеяло свободной койки, но Сашка запротестовал - куда он такой грязный да на простынь, так пока приляжет. Зина помогла скинуть ватник, и он присел.
- Отдыхайте, раненый. Сейчас принесу, что обещала, - сказал она и выскользнула из палаты.
Сашка огляделся, знакомых вроде нет. В их первой роте последнее время все чаще убивало либо ранило тяжело, а здесь все легкораненые - кто в ногу, кто в руку.
- Ну, как там? - спросил один, раненный в ногу. - Наступать фриц не думает?
- Вроде нет. А там кто его знает.
- А тут паникуют. Кто ходячие, сразу в тыл мотают. А мне вот на костылях далеко не уйти, сижу, жду у моря погоды...
- Кормежка как? - поинтересовался Сашка. Ни раны, ни уколы, ни волнения не забили противно тянущего из нутра ощущения пустоты.
- Не густо. Та же пшенка. Только с хлебушком.
Сашка вздохнул, ладно... Зато в тепле, в сухости и в покое, а со жратвой перетерпеть можно.
Пение безрукого на всех нагоняло тоску, но как ему скажешь? Понимали, мучается человек и от боли, и оттого, куда же ему теперь без двух рук-то? Куда? И собственные ранения казались пустячными, а о том, что ждало их после выздоровления, не задумывались, привыкли на фронте жить часом, а то и минутой.
Сашка прилег не раздеваясь, - ну, оторву минуток шестьсот! - но сон не приходил.
- А я тут, в санроте, останусь, - сказал он, воображая, как месяц целый, никак не меньше, будет он с Зиной вместе.
- Ну и дурак! - Раненный в ногу погасил чинарик о спинку койки и сплюнул. - Чем дальше в тыл, тем со жратвой лучше. И вообще чем подальше отсюда, тем спокойней... А ежели немец попрет? Прихлопнет запросто. Сам знаешь, сколько народу на передке, раздавит сразу.
- Не раздавит. За Волгой людей много. И танки даже есть.
Вошла Зина и, подойдя к Сашкиной кровати, сунула незаметно ему под подушку пачку махорки.
- Не спишь почему?
- Сам не знаю.
- Я к вечеру высвобожусь, приду. Надо спать, раненый, - досказала громко.
Сашке донельзя хотелось прикоснуться к ней, взять ее руку в свою, погладить, но при народе неудобно, да и видел он, не хочет Зина открываться при посторонних.
- Приду... - Зина поглядела на него каким-то особенным, обещающим взглядом, от которого бросило Сашку в жар.
Разговоры в палате плыли тихие - кто о доме, о родных, кто о прошлой жизни на гражданке, о войне не говорили. Только гадали, дадут ли на майский праздник водочки. Уж больно хотелось всем забыться хоть минутно, смыть хмельком воспоминания о фронте, о смертях, о крови, о погибших товарищах. Под них Сашка и задремал.
