Борис Ресков - Усман Юсупов

Жизнь поторопилась трагично подтвердить, как нелегка задача, стоящая перед Юсуповым. Он едва успел принять дела, еще не освоился с большим кабинетом, обставленным по-старинному тяжеловатой мебелью, еще не разобрал до конца накопившиеся почти за месяц бумаги: циркуляры, письма, жалобы, — когда вздрогнул, по-особому задребезжав, будто возвещая звонком о беде, массивный деревянный телефон. Юсупов снял трубку, вскочил, еще не веря в происшедшее, думая, что ослышался; но ошибки не было: секретарю ЦК сообщили, что два часа назад в Ферганской долине зверски убит шейхами — духовной мусульманской знатью — и подстрекаемой ими толпой Хамза.

Если сказать, что Хамза Хаким-заде Ниязи был первым советским поэтом и драматургом, композитором и режиссером, педагогом и публицистом в Узбекистане, то эта характеристика даст лишь самое приблизительное представление о выдающейся личности, о необыкновенном человеке, в котором с полнотой, встречающейся нечасто, воплотились лучшие стороны народного гения и лучшие черты революционера.

Русский стихотворец Николаи Тихонов сказал о Хамзе, что этот певец братства народов, убежденный интернационалист, был истинным коммунистом и может быть внесен в любую золотую книгу Почета, но он уже внесен в золотую книгу Почета народной памяти и стал известен всем: и своим творчеством, и подвигом своей жизни. Была она до обидного коротка, как, впрочем, у многих гениев. Хамза родился 7 марта 1889 года в старинном городе Коканде, в семье бедного, но образованного человека, лекаря Ибни Ямин Ниязоглы. Спустя сорок лет, в том же весеннем месяце марте, в пору цветения садов, Хамза был не просто убит, а растерзан врагами нового строя, врагами революции, певцом и солдатом которой он всегда оставался.

Время родило «Марсельезу» и «Варшавянку». Для узбеков бессмертный дух революции заключен в песне «Эй, рабочий!». Слова и музыку ее сочинил в 1921 году Хамза:

Хамза и его друзья, из которых он составил первую в Средней Азии труппу актеров, бросили эту песню в народ, а люди труда подхватили ее как знамя и понесли с собой в сражения.

И для Юсупова песня эта, впервые услышанная на митинге в пыльном селении Каунчи, прозвучала откровением и призывом. Он любил слушать ее и даже потом, уже на склоне жизни, включал, когда она звучало в передаче, приемник на всю мощность, чтобы из репродуктора лился со веси силой мужественный голос бессменного исполнителя песни «Эй, рабочий!», известного артиста Саттара Ярашева.

В автобиографии Хамзы, уместившейся на шести страницах, чаще всего встречаются слово «школа» и «просвещение». Он называл себя учителем. В народе жили его песни — семь сборников, названные именами цветов. Он сам положил свои стихи на музыку, использовав фольклорную основу. Театры и самодеятельные труппы ставили его пьесы, о которых он говорил: «Посмотрите и поучитесь на показанных вам примерах». Очевидцы помнят, как плакали в зале, как, проникнутые верой в правду происходящего, зрители со сжатыми кулаками бросались на артистов, изображающих лихоимцев и притеснителей. Его стихотворное обращение «К узбекской женщине» («Из темной жизни выходи, зарею светлой будь»), элегия-плач «На смерть Турсуной», посвященная отважной девушке, которая, не страшась угроз, стала первой узбекской актрисой («Продолжать борьбу, сестры, нужно нам, гибель Турсуной учит вас тому»), были факелами, осветившими дорогу для «худжума», так называлось наступление на феодально-байское отношение к женщине.

Сам же Хамза последние месяцы своей жизни провел в кишлаке, который теперь называется Хамзаабад. Он собирал бывших батраков и бедняков в артель, заботился об открытии красной чайханы и памятника В. И. Ленину перед ней; о посадке леса по склонам гор, окаймляющих дивный по красоте кишлак. Не скрывая радости, как о великой победе, писал Хамза незадолго до гибели, что «…своей агитацией мы из общего числа семидесяти домохозяев привлекли около пятидесяти…». И еще — как о большом грядущем событии: «Мы намерены построить Дом дехканина».

Он вызывал церковников на открытый бой. В Шахимардане находится мавзолей одного из мусульманских святых, так называемый мазар. К нему приходят на поклонение верующие из самых отдаленных мест. Отсюда такое обилие шейхов в небольшом горном кишлаке. В годы гражданской войны в мазаре укрылся окруженный басмачами небольшой красноармейский отряд. Шейхи, почитавшие кощунством даже прикосновение к мазару грешными руками человека, не принадлежащего к духовенству, в этом случае выдали фетву — благословение на то, чтобы мазар был обложен соломой и подожжен.

— Как же вы могли сжечь святую гробницу? — спросил в упор Хамза. — Да и святая ли она вообще? — Худощавый, лобастый, с пронизывающим взглядом, он стоял перед бородатыми надутыми служителями аллаха как судья.

Шейхи смолчали. Они выбрали другой час, чтобы расправиться с Хамзой.

Уже впоследствии на суде, на котором присутствовал и Юсупов, убийцы сознались, что не решились бы на крайний шаг, из страха за собственную шкуру, разумеется; но Хамза был страшен не только для тех, кто обирал невежественный народ в Шахимардане. Они-то, враги, понимали подлинное значение этой огромной фигуры; каждое слово Хамзы было шашкой динамита, взрывавшего мир, построенный на угнетении и лжи. Его устами говорила правда, а тиранам испокон веку было угодно, чтоб подобные уста молчали. Он же в день гибели радовался тому, как бойко научился читать замурзанный Худайкул — девятилетний сын дехканина. В переводе имя это означает «раб божий». Оно тоже упоминалось в суде.

С наганом под подушкой спали коммунисты. Бой не прерывался. В кишлаке, где еще не умолкли вопли плакальщиц над телом убитого комсомольца, появлялся боец агитпропа в выгоревшей комиссарской фуражке или в чустской тюбетейке — белые стручки по черному полю, — плотно сидящей на стриженой голове. Он говорил о первой пятилетке, о тракторах и колхозах, о людях, для которых только та незабвенная эпоха могла найти точное имя — ударник. Он призывал почтенных аксакалов садиться за парты, а женщин — сбрасывать паранджу, жить с высоко поднятой головой. Из темного угла чайханы доносилось шипение вражеского подпевалы; на горной тропе под ноги коню, на котором товарищ красный агитатор, пробирался в соседний кишлак, скатывались, грохоча, камни. Злые тени бродили всю ночь вокруг сельсовета, где он ночевал. Враги новой жизни не уступали. Как все обреченные, они полагались на террор. Как все обреченные, они не в состоянии были понять, что террор лишь рождает сплоченность и множит ряды в другом стане.