Я помню, как подумал — и, вероятно, это была моя первая философская мысль: «Рано или поздно я увижу эти доспехи. И как только я их увижу, назад пути не будет. Так и каникулы — сколько ни тяни, когда-нибудь кончатся. Уж лучше мне никогда не видеть этих доспехов, так и буду сидеть тут сиднем, и пусть гувернантка дергает меня за волосы, зато впереди — и доспехи, и каникулы, и целая жизнь. А однажды я состарюсь, и мне будет все равно, как долго она возится с моими волосами, потому что я состарюсь, и назад пути не будет. Но я не переживу, если немедленно, сию же минуту, не увижу эти доспехи!»
И я увидел их. И был слегка разочарован.
Стэнфорд расположен в графстве Беркшир, где раньше нам бывать не доводилось. Мы отправились туда на своем тандеме. Если бы Кен ехал спереди, сзади я бы его не узнал. А потом мы сидели на высоком откосе у реки и болтали ногами. Завидев прохожего, папа спросил, далеко ли до Стэнфорда.
— Около шести миль, — отвечал тот.
Мы продолжали болтать ногами. Показалась повозка.
— Скажите, далеко ли до Стэнфорда? — крикнул Кен, и мы захихикали.
— Мили четыре с половиной, — последовал ответ.
— А тем временем мы все ближе, — заметил папа. — Твоя очередь, Алан.
— Может, хватит? — спросил я.
— Нет, не хватит, — не унимался Кен.
Тем временем из двери деревенского дома вышел мальчик и направился к реке.
— Скажите, пожалуйста, далеко ли…
— Он тебя не слышит, — перебил Кен. — Кричи громче.
Я вскочил на ноги и подбежал к мальчику.
— Ну и сколько? — спросили они, когда я вернулся.
— Не более трех миль, — доложил я.
— Что нам делать? — спросил папа. — Дождемся Стэнфорд здесь или отправимся ему навстречу?
Мы решили, что отправимся навстречу.
Этим вечером в Стэнфорде намечалось грандиозное событие. Чучело самого порочного деревенского жителя деревни должны были сжечь у всех на глазах. Папа объяснил нам значение обряда и — весьма туманно, — чем несчастный заслужил свой позор. Оказывается, он был очень плохим и сбежал от жены. Но если он был такой плохой, возразил я, его жене повезло. Кен не дал мне договорить, заявив, что тот человек наверняка кому-то сильно насолил. Что он имеет в виду? Просто насолил, ему Дэвис сказала. Наябедничал на кого-то. Тут вмешался папа и заявил, что правды мы все равно не узнаем, но, кажется, жители деревни и впрямь очень злы.
Кен сказал, что не допустит, чтобы его чучело когда-нибудь сожгли. Я был того же мнения. Папа согласился, заметив, что для этого мы должны всегда говорить только правду и трудиться в поте лица. Мы не возражали.
Тем не менее, прижав носы к окнам на втором этаже, мы с горящими глазами наблюдали за церемонией. Жители деревни трижды обнесли чучело вокруг луга, причем мужчины стучали в кастрюли и сковородки, женщины кричали, а дети издавали самые разнообразные звуки. Затем они встали в круг, словно для молитвы, наступило молчание, и внезапно к небесам взвился столб пламени…
— Ничего себе! — воскликнули мы одновременно.
Отличное вышло развлечение. Жаль, такое увидишь нечасто.
В Стэнфорде мы мало ходили пешком. Вместе с отрезанными волосами Кена из наших отношений что-то ушло: любовь к приключениям, привычка вставать ни свет ни заря, даже желание не расставаться ни на минуту. Теперь Кен стал гораздо больше времени проводить с Барри, а мне ничего не оставалось, как таскаться за ними. Мы играли в теннис, смотрели, как забивают быка, болтались вместе с деревенскими мальчишками у реки. Теперь мы зависели от Барри, ведь только у него был настоящий велосипед. Однако когда папа отвез нас в Фарингдон и взял велосипеды напрокат, мы с Кеном вновь стали неразлучны, начали вставать ни свет ни заря, шлифуя навыки езды без рук, десятки способов лихо вскочить в седло и прочие трюки, чтобы покрасоваться перед мамой: «Смотри, смотри, как я умею!»
Мы сделали попытку совершить еще один трехдневный переход, но вряд ли его можно назвать пешим. Мы честно прошли через Ламбурн-Даунс и на следующий день позавтракали в Севенснейк-форест. Затем папе взбрело в голову, что было бы здорово прокатиться на поезде до Саутгемптона. Нас не пришлось долго уговаривать. Переночевали в Саутгемптоне, а на следующее утро папа решил, что было бы здорово прокатиться вокруг острова Уайт. Я и здесь не возражал, но Кен, которого однажды укачало во время катания на лодке в Риджентс-парке, сомневался. Впрочем, после непродолжительных уговоров он согласился рискнуть. Мы благополучно обогнули остров, Кена не стошнило, однако на берегу выяснилось, что он забыл в лодке рюкзак. А поскольку лодка уже отплыла, нам ничего не оставалось, как ждать ее возвращения, и мы потеряли драгоценное время. Пришлось возвращаться, чтобы не прозевать воскресную службу. Не так мы надеялись провести время в том походе.
5
В Сифорде мне отрезали волосы. Кузина с Ямайки высадилась в Англии, бросила единственный взгляд на мою прекрасную шевелюру и пустилась в рассуждения о том, как тяжело управляться с черными слугами. И это после всего, что я для нее сделал!..
Следующий день стал последним для Ширли Темпл. Когда мы с Кеном шли из парикмахерской, неся в бумажном пакетике отрезанные локоны для мамы, нам повстречалась шайка местных мальчишек. Мы не были знакомы, но они часто видели нас на скалах, где мы охотились за бабочками.
— Джонни, лохмы прибери! — засвистели они.
Мне показалось странным, что первый и последний раз в жизни эту песенку просвистели мне как раз в день моего освобождения от оков.
Сифорду мы обязаны двумя величайшими дарами: бабочками и морем, из которых мы гораздо больше ценили бабочек. Моя первая статья была написана именно тогда. Никаких разглагольствований, все просто и по-деловому: «Как смастерить сачок для ловли бабочек». Мы сильно рассчитывали на эту статью. Думаю, Кен не написал ее сам только потому, что занимался сочинением опуса «Бабочки и места их обитания».
Мою статью отослали в газету «Старые приятели», опус Кена — в литературный журнал «Мальчишеские записки»[8]. Только мы их и видели.
Сифорд в те дни кишел бабочками. Когда какой-то энтузиаст пишет в «Таймс», что собственными глазами видел сразу шесть экземпляров желтушек в Лоуэр-билдинг, а известный специалист в ответ объясняет, что каждые семь лет наблюдается миграция бабочек с континента, я отсчитываю семь лет от 1892 года, чтобы убедиться, что оба они не шарлатаны.
В 1892 году случилось нашествие желтушек. Мы с Кеном выходили из дома, разбивали неподалеку лагерь, затем расходились в разные стороны каждый со своим сачком. Спустя полчаса мы снова сходились, а на содержимое сачков указывал лишь способ, которым мы их держали. Сачок наперевес в правой руке означал: ничего особенного, мелкие крапивницы, в левой — лимонница или адмирал, сачок на правом плече — павлиний глаз или репейница, на левом — желтушка, над головой — нечто особенное.
