Однажды даже папа счел бы излишней заповедь, запрещающую нам желать родню и скотину ближнего — по крайней мере в том, что касается чужих дочерей. В воскресенье в самой нарядной и тесной одежде мы шли в церковь. Роуз, младшая дочь Джонстонов, была нашей ровесницей. Папа нагнулся, чтобы завязать шнурок, и Роуз из чистого озорства засунула пригоршню снега ему за шиворот. Воскресенье, порог церкви, дочь хозяина дома, быстро тающий за пазухой снег… Что тут скажешь? Разумеется, папа промолчал. В молчании мы с Кеном вошли в церковь, оглядываясь на Роуз и ее сурового отца и гадая, собираются ли ее наказать, и если собираются, то как скоро. В церкви папа опустился на колени, забыв обо всем на свете, кроме своего Бога. Но когда он встал с колен и сел на скамью, то наверняка пожелал бы хорошенько отшлепать дочь старинного приятеля, храни ее Господь.
Это случилось на Рождество 1891 года. С изрядной долей сомнений я соотношу этот год со смертью герцога Кларенса. Мы точно гостили в Бакстоне, когда герцог почил, но, возможно, он умер вовсе не тогда, когда я думаю. Зато я прекрасно помню, как дядя сказал нам (за много месяцев до печального события), что герцог Кларенс не должен взойти на трон, иначе начнется революция. Звонили колокола, все вокруг были печальны, а мы с Кеном многозначительно переглядывались: «Знали бы в Бакстоне!..» Наш лимпсфилдский дядя пожил в свете, не то что папа. Дядя носил бархатный смокинг и был на Парижской выставке. Уж он-то в подобных материях разбирался.
Рождество мы обычно проводили в Лондоне. У нас не было принято вывешивать на ночь носки для подарков. Кто-то — поначалу мы верили в Деда Мороза, но довольно рано поняли, что под его личиной скрывался папа — раскладывал подарки в ногах кровати. Просыпаться, предвкушая сокровища под оберткой, было восхитительно, но мысль о том, что до возвращения из церкви они останутся нераспакованными, сводила с ума. Неужели и впрямь можно думать, что ребенок, голова которого забита подарками, способен внять ангельской вести?
Вести ангельской внемли,
Царь родился всей земли,
(У меня еще ни разу не было настоящих красок в тюбиках!)
Чтобы милость нам явить,
Грешных с Богом примирить.
(Обязательно нарисую домик с зеленой дверью.)
Все народы, пробудитесь,
С ангелами съединитесь,
(А какой ножичек, точно из шеффилдской стали!)
Чтоб Рожденному вознесть
Должную хвалу и честь.
(Положу его в карман и буду все время трогать.)
(Скорей бы наступило завтра, нужно спустить мой кораблик на воду!)
(Возьму его с собой в ванну, проверю, умеет ли он плавать).
Однажды на Рождество мы решили поставить домашний спектакль. При школе жил мальчик по имени Чарлз. Если читатель, закончив последнюю главу, спросит: «А чем занимался третий брат, пока Алан и Кен резвились вдвоем, — играл сам с собой?» — ответ будет прост: у нас всегда жил кто-то из мальчиков, чьи родители остались в Индии. В то Рождество это был Чарлз, мать которого гостила в Америке. Втроем (ибо Чарлз читать не умел) мы только что проглотили один из романов за три пенни, выходивших в библиотеке «Незабудка», под названием «Золотой ключ». Более волнующей истории нам читать не доводилось. В ней рассказывалось о бедной красавице гувернантке из Марчмонт-Тауэрс. Ее расположения, вопреки воле отца, старого лорда Марчмонта (или, как его называли, герцога Марчмонта), и леди Марчмонт, или герцогини, добивался молодой лорд Марчмонт (соответственно лорд Роберт Марчмонт). Любовь помогла юной паре преодолеть преграды, и, как вы уже догадались, золотой ключ открыл все двери. Мы так вдохновились этой трогательной историей, что захотели разыграть ее, для чего разбили сюжет на сцены, оставив диалоги на милость актеров.
Изображать прелестную юную деву выпало мне; ради такого случая я зачесал кудри вверх и — первый и последний раз в жизни — нацепил турнюр по тогдашней моде. Получилось очень мило. Чарлз взялся играть героя, уверенный, что никому лучше него не удастся передать накал сцены, где герой делает предложение героине. Поскольку знакомство Чарлза с литературой было весьма поверхностным, мы объяснили ему, как надлежит делать предложение леди. Никаких грубых «Я люблю вас», нужно щадить нежные чувства девушки. Следует как можно деликатнее подвести к решающему моменту: необязательный светский треп, возможно, оживленный нежным прикосновением к турнюру… напряжение нарастает… наконец, следует предложение. Чарлз заверил нас, что, как только ему нарисуют жженой пробкой настоящие усы, он легко справится с вышеперечисленным. Моя задача была куда проще, ибо в этой сцене тон задавал лорд Роберт Марчмонт, я лишь подыгрывал. Неловкость и девичья стыдливость отлично вписывались в рисунок роли.
И вот наступил назначенный вечер. Моя героиня сидела в беседке, погруженная в девичьи грезы. Объявили о приходе лорда Марчмонта (сцена представляла родовое поместье), и вот он вошел, сжимая в руках цилиндр.
— Лорд Марчмонт? — Я старательно изобразил удивление. — Прошу вас, садитесь.
Он сел. Многозначительное молчание, последовавшее засим, прервал голос из-за окружавших беседку кустов:
— Не молчи, болван!
Волшебное действие усов утратило свою силу. Чарлз окаменел. Я безропотно ждал… а что еще остается женщине?
— Любите ли вы яблоки? — выпалил Чарлз, внезапно пробудившись к жизни.
— О да! — с жаром подтвердил я.
Снова продолжительное молчание. Чарлз мял цилиндр, в поисках вдохновения сверля глазами потолок. И вдохновение не замедлило явиться.
— Любите ли вы сливы? — вопросил он.
Напряжение нарастало.
— О да, — пробормотал я застенчиво.
Мой ответ прорвал плотину сдержанности.
— Вы пойдете за меня? — воскликнул лорд Марчмонт, роняя цилиндр.
— О да, — выдохнул я.
Чарлз довольно кивнул — справился. Подняв цилиндр, лорд Марчмонт с достоинством вышел вон. Занавес.
2
Какая-то тайна окружала кузину Энни, веселую цветущую девушку, вероятно, лет двадцати шести, хотя дети никогда не задумываются о возрасте взрослых. Энни работала в магазине на Соут-Одли-стрит и жила в квартире над магазином. В наши дни никто бы ей и слова не сказал, но в те времена не делали разницы между социальным и моральным падением. Жизнь кузины Энни была полна секретов, о которых знала только мама. Энни была кузиной по материнской линии, и папа всегда это подчеркивал.
