В конце августа 1911 года Распутин заехал в Нижний Новгород и предложил тамошнему губернатору А.Н. Хвостову пост министра внутренних дел. Алексей Николаевич предложению не обрадовался. Потом он показал на следствии: «…я, во-первых, приказал полицмейстеру Ушакову, человеку очень внушительного вида и решительному, посадить Распутина в вагон поезда, отходящего на Петроград, а, во-вторых, на прощание сказал Распутину, что если бы царю я понадобился, так он сам бы сделал мне это предложение, вызвав меня к себе или подняв вопрос об этом при последнем моем личном докладе, а что рассматривать его, Распутина, как генерал-адъютанта, посланного мне царем с таким поручением, я не могу». Правда, несколько лет спустя Алексей Николаевич стал сговорчивее. Вполне возможно, что и во время первой встречи с Григорием Ефимовичем он был куда более толерантен по отношению к любимцу царской семьи. Ведь когда Хвостов давал показания, Распутин был уже мертв.
27 октября 1911 года Распутин рассказывал императрице о поездке на родину: «Вечер дышал тишиной. Шел с углублением – вдумывался в крестьянский труд, как мужички трудятся. И мальчики, школьники учат уроки, стихи. Шла старушка, приютила сироту, и лица малюток сияли светом от усердного чтения и трудов, ее семья слушала и радостно внимала, и труд их виден, внимание малюток. В избушке горел огонек. Прошел я с нижнего конца и до верхнего. А цель моей прогулки была та: как бы найти, где беседуют о душеполезном. Так я очень много думал о сравненьи занятий вечером.
Нашел: пьют вино – сквозь окна виднелись лица у этих пьяных, мрачные, ошеломлены смехом. Далее работает мужичок сани, и в лице горел труд, в избе тишина. Потом ткут рогожки с песнями недуховными, но труд певиц Богу угоден – они работали, в трудах у них дремота, они разгоняли сон, потому и пели, как бы поболе сработать – поэтому Господь не так строго взыщет.
Потом достиг домов священников. Что же? И у одного псаломщика два священника тоже беседуют и прочие с ними – на картах, в деньги. У них тоже в лице сиял свет азарта, но это свет не прозрачный. Но не будем судить, но по примеру их игры поступать не будем, а будем их ожидать хорошими и учиться у них, когда они в молитвах, а не у карт.
Потом встретил в одном доме сидели два старичка. Николаевские солдатики, и беседуют о долгой своей службе, воспоминанья, но с боязнью, потому видели много горя и трудов. В общем, у крестьян по вечерам труд святыни и благочестия».
16 декабря 1911 года у Распутина произошла стычка с епископом Гермогеном и иеромонахом Иллиодором. Епископ Гермоген, действовавший в союзе с иеромонахом Иллиодором (Труфановым) и юродивым Митей Козельским (Д. Поповым), пригласил Распутина к себе на подворье, на Васильевском острове, и в присутствии Иллиодора «обличал» его, несколько раз ударив крестом. Между ними завязался спор, а потом и драка, причем, по некоторым сведениям, нападавшие грозились оскопить Распутина, если он не покинет столицу и не поклянется более никогда не переступать порога царского дворца.
Гермоген жестоко раскаивался в том, что помог недостойному, как он решил, человеку приблизиться к царской семье. Юродивому Мите более сильный конкурент перебил доступ к царской семье и связанные с этим доходы.
Такого же конкурента видел в Распутине и Иллиодор. Он, как и Распутин, оказывал сильное гипнотическое воздействие на свою аудиторию, прежде всего женщин. Огромные толпы стекались на монастырское подворье в Царицыне на проповеди Иллиодора.
Но Распутин сумел ускользнуть из рук мучителей. По его жалобе был наказан епископ Гермоген, которому запретили заседать в Синоде и сослали.
А.В. Герасимов вспоминал: «Очень щекотливое поручение было возложено на меня летом 1912 года к связи с конфликтом между епископом Гермогеном и Распутиным. Меня вызвал к себе министр внутренних дел Макаров и сообщил, что по высочайшему повелению саратовский архиепископ Гермоген, проживавший в это время в Петербурге в качестве члена Синода, должен быть выслан в Жировицкий монастырь. Причина этой высылки состояла в том, что епископ Гермоген вместе с Иллиодором завлекли Распутина, с которым они до этого состояли в дружеских отношениях, на квартиру Гермогена в Александро-Невской лавре и под угрозой насилия требовали от него поклясться на кресте и Евангелии в том, что он не будет больше посещать царский дворец и вообще поддерживать отношения с членами царской семьи. Но Распутин вырвался от них и изобразил дело государю так, как будто бы это было покушение на его жизнь. Разгневанный государь после этого отдал предписание о высылке епископа Гермогена, который до того времени пользовался большим благорасположением царской семьи.
Поручение, переданное Макаровым, было для меня очень неприятным. Незадолго перед тем я лично познакомился с епископом Гермогеном как раз на квартире у Макарова, несколько раз с ним встречался, и он произвел на меня в высшей степени хорошее впечатление. Высокий, худощавый, с острым, ясным умом, аскет по внешности, он производил впечатление настоящего христианского подвижника, способного умереть за свою веру. Последующая его жизнь доказала правильность этого впечатления. Тем более неприятно мне было выступать в роли передатчика высочайшего повеления об его высылке. Я представил мои возражения Макарову и просил его поручить приведение в исполнение высочайшего постановления кому-нибудь другому. Макаров, признавая резонность моих соображений, сказал, что тем не менее он должен настаивать на выполнении поручения именно мною, так как он думает, что я выполню это щекотливое дело лучше кого бы то ни было другого. В заключение он дал мне письмо к Гермогену, в котором просил последнего смириться перед высочайшей волей и без всяких осложнений выехать из Петрограда. С этим письмом я отправился к епископу Гермогену. Нельзя сказать, чтобы встреча была очень приятная. Епископ был очень взволнован, он, по-видимому, не ждал, что результаты его столкновения с Распутиным будут носить такой характер. В начале он категорически отказывался подчиниться, предлагая арестовать его и отправить этапным порядком. С большим трудом мне удалось его уговорить, причем я взял на себя обязательство устроить дело так, что всякая видимость ареста будет устранена, что он поедет без какой бы то ни было стражи. «Я даже сам не буду вас сопровождать», – обещал ему я.
Наконец Гермоген согласился, и мы условились, что к определенному часу он прибудет на вокзал. На вокзале я снесся с начальником жандармского железнодорожного управления дороги полковником Соловьевым и условился с ним, что как раз в зтот день он выедет якобы для служебных ревизий по дороге и возьмет в свой служебный вагон епископа Гермогена.
