к часовому, дежурившему у проходной, и начать шутя валить его на землю, предварительно вырвав и отбросив автомат. Или, пробравшись на кухню, учинить там полный разгром.
И наступал день, когда солдаты со слезами на глазах возвращали своего любимца в зверинец. Но в скором времени в комендатуре появлялось очередное маленькое лохматое чудо.
Отец любил баловать солдат и, возвращаясь с охоты или рыбалки, заваливал их дичью и рыбой. Олени, кабаны, зайцы, куропатки, дикие голуби, зеркальные карпы, форель – вот что жарилось, парилось и варилось на солдатской кухне. Комендантский патруль изрядно округлялся.
Но отцу, вспоминавшему свою голодную военщину времён “Гражданки”, казалось, что ребят можно ещё дополнительно побаловать. И иногда он отправлялся со мной и адъютантом за фруктами, чтобы его подчинённые могли вдоволь нахлебаться свежесваренных компотов.
Немцы высаживали с обеих сторон дороги фруктовые деревья. В то время машин было немного, воздух был чистый, и каждую осень с бесконечно тянувшихся вдоль дорог деревьев снимался большой урожай яблок, груш, а летом – черешни и вишни. Фрукты продавались, а вырученные за них деньги шли на ремонт.
Военный грузовик с открытым кузовом останавливался в безлюдном месте перед черешневым деревом, адъютант влезал на дерево и начинал варварски ломать большие ветви, сплошь увешанные спелыми ягодами, и бросать их в кузов. В мою задачу входило обрывать ягоды и складывать их в корзины. Отец сидел в кабине машины у открытого окошка и время от времени протягивал из него руку, в которую адъютант совал очередную ветвь с висящими черешнями. Отец ел ягоды и выплёвывал косточки на асфальт.
Когда корзины были наполнены доверху, мы возвращались в комендатуру. И вечером жареная дичь запивалась сладким компотом.
Но вот в один из “компотных” дней, когда в кузов машины кидались обломанные ветви черешневого дерева, на дороге возникла фигура велосипедиста, приближающаяся к нам. Пожилой немец слез с велосипеда и, встав перед кабиной, где отец объедал ветвь с плодами, долго что-то гневно кричал. Он, как мы все поняли, собирался мчаться на своём велосипеде жаловаться на нас русскому коменданту. Всё время, пока немец орал, отец молча ел черешни, сплёвывал косточки в сторону немца. Но как только фигура велосипедиста исчезла за поворотом дороги, приказал адъютанту быстро рулить в комендатуру. И когда красный от езды и гнева немец вошёл в кабинет герра коменданта, он увидел моего отца, сидящего за массивным письменным столом под портретом вождя и учителя всех народов. Бедный немец! Он долго кланялся, икал от страха, извинялся и, пятясь задом, всё так же не переставая кланяться, исчез в пролёте двери.
Отец потом со смехом рассказывал матери: “И представляешь, Юля! Он входит, а там сижу – я!..”
Ночной отстрел
В нашей квартире жили спаниели, отец приобрёл их для охоты, но они никогда дальше двора не выходили. Своих любимцев Гордона и Леду отец предпочитал видеть не в лесу, несущими ему подстреленную куропатку или плывущими по озеру к сражённой метким выстрелом утке, а валяющимися на ковре у его ног с плюшевой игрушкой в зубах. А за подстреленной уткой даже в холодные осенние дни плавал раздевшийся догола адъютант.
Немцам в те годы было запрещено иметь охотничьи ружья, и в лесах и по лесным дорогам сновало огромное количество оленей, кабанов и зайцев. Поэтому мой отец не утруждал и себя тургеневским хождением в лесных чащах с двустволкой за плечами. И вот в ночь по лесной дороге нёсся военный грузовик, освещая её ярким светом фар. В кузове машины с ружьём навскидку стоял мой отец. Испуганные и ослеплённые светом фар зайцы, выпрыгивающие из чащи, неслись впереди машины, а по ним палил мой папаша. К утру грузовик въезжал в ворота комендатуры, и заспанный повар бежал к машине выгружать подстреленную дичь, громко благодаря товарища коменданта за щедрые дары.
На Мульду с гранатами
Рыбное меню чаще всего пополнялось из большого озера, в котором немцы разводили зеркальных карпов, предназначавшихся для продажи на рынке. Ловить рыбу было запрещено, о чём предупреждала надпись при подъезде к озеру.
Разумеется, отца и офицеров, присоединявшихся к рыбалке, это не останавливало. И из озера, буквально кишащего откормленными карпами, вытаскивали столько, сколько желалось. Лишь один раз к отцу, сидящему с удочкой у берега, подбежал взбешённый хозяин рыбной фермы и стал что-то горячо объяснять. Но подошедший офицер, владеющий немецким, произнёс пару “волшебных” слов, после чего хозяин с виноватой физиономией принёс герру коменданту извинения, удалился, и больше мы его во время рыбалок не видели.
Когда жирные карпы начинали приедаться, отец решал, что рыбное меню нуждается в разнообразии, и мы отправлялись рыбачить на берег Мульды. Тянувшаяся по всей Германии речка Мульда была быстрой, не очень широкой, и рыба в ней водилась самая разная: лещи, окуни, щуки и форель.
Чаще всего клёв был неплохой, и из несущихся вод немецкой речушки вылавливалось немало разной рыбы. Но бывало, в жаркие дни на удочки не попадалось ни одной рыбёшки. Нельзя же было герру коменданту возвращаться с пустыми руками, и адъютант отца приносил из грузовика припрятанную на этот случай гранату. Мы с отцом отходим от реки на приличное расстояние, в Мульду летит граната, мы слышим глухой звук взрыва, и на середине реки вздымается громадный водяной пузырь…
А через пару минут мы вылавливаем сачком из воды оглушённую рыбу, всплывшую вверх животами.
Немцы, дары приносящие
Безусловно, обламывание ветвей фруктовых деревьев, ночная пальба из грузовика по лесному зверю, глушение речной рыбы противотанковыми гранатами – всё это не могло нравиться жителям маленького немецкого города. И между собой они наверняка осуждали бесчинства русских варваров. Однако русские варвары-оккупанты, в отличие от цивилизованных германских солдат, не сооружали в оккупированных городах эшафоты с виселицами, не расстреливали мирных жителей, не проводили карательных операций и не вырубали леса, опасаясь прячущихся в них партизан.
Но страх перед победившими варварами оставался, и поэтому в празднование годовщины Великой Октябрьской революции или дня рождения Владимира Ильича Ленина с раннего утра перед воротами комендатуры выстраивалась длинная очередь понурых немцев с подарками “старшему брату”. Подношения были разные: ковры, старинные вазы, статуэтки, картины – и всё это складывалось в подвальном помещении комендатуры.
Однажды отец, возвратясь из недолгой поездки в соседний полк, обнаружил на столе нашей гостиной большущую старинную вазу, полную цветов. Узнав, что вазу мать принесла из подвала комендатуры, где хранились вещи, подаренные немцами, потребовал, чтобы мать сию же минуту отнесла вазу обратно, а на возражения мамы заорал: “Эти подарки не мне! Не тебе, Юля! Они принадлежат Советскому Союзу! Ясно?! Кругом марш!” Опечаленная мать рассталась с вазой, а отец на второй день объявил о создании в
