Два сенокосных месяца пролетели очень быстро, потому что были наполнены не только трудом с утра до ночи, но и разными приключениями. К ним я отношу военные учения, в зоне которых оказались наши сенокосные угодья, и мы были вынуждены несколько дней работать под звон пролетающих над нашими головами артиллерийских снарядов. Однажды снаряд, не разорвавшись, шлёпнулся на землю у нашей палатки. Надо было видеть испуг мужиков, когда они заметили этот снаряд, вернее, остывшую цилиндрическую болванку с заострённым концом, у меня в руках! Все разбежались и не подходили к становищу до тех пор, пока не приехали военные и не забрали снаряд. Ну а мне за смелость достался удар кнутом от Соломона.
Пережили мы и степной, вернее луговой, пожар, который, кстати, возник от тех же учебных снарядов. Нам повезло, что ветер дул от нас в сторону пожара.
Пережили мы и трёхдневный голод из-за того, что Соломон, в обязанности которого входила и доставка продуктов из совхоза, почему-то пропал на эти три дня. Три дня — срок, конечно, небольшой, но кушать очень хотелось. Дело дошло до того, что мы выгребли весь мусор из всех карманов и выбрали из него съедобные крошки, которые каким-то образом там оказались. Из этих крошек сварили вполне съедобный бульон.
Обычно мы питались макаронным (густым, как каша) супом с кусками бараньего мяса, брынзой, кукурузным хлебом и сухим виноградным вином. Целых два месяца я не ел ничего иного, не ел своей любимой колбасы, а надо сказать, что ей я отдавал предпочтение среди всего съедобного. Но тогда колбаса-то была настоящая, из мяса, а не из смеси целлюлозы с соей и жиром, как теперь, которую в рот противно брать. Мать знала про эту мою гастрономическую любовь, часто меня баловала, покупая колбасу разных сортов, и, чтобы я не съел всю сразу, прятала её от меня, хотя это было бесполезно, потому что я находил колбасу по запаху.
Учась в институте в Саратове (1964–1968 годы) и самостоятельно определяя свой рацион питания, я дал волю своим вкусовым пристрастиям в смысле колбасы. В Саратове в центре города, на проспекте Ленина, был специализированный магазин «Колбасы». Надо было видеть, какое там было колбасное изобилие! Словами это не передать. Брали по 100–200 граммов, ведь 80–90-е годы ещё не наступили, когда дефицитом стало практически всё. Покупал и я 200 граммов моей любимой «ветчинно-рубленой» колбасы, а к ней мягкую булочку и пару стаканов чая. Зачастую это и был мой обед. Такую вкусную настоящую колбасу после Саратова я ел только однажды — на отдыхе в ГДР в 90-е годы…
Но вернусь к сенокосу и не могу не рассказать, как однажды я всю бригаду накормил мотыльками. Как правило, я готовил еду на костре засветло, не дожидаясь конца дня, но как-то припозднился с работы на сенокосе, и пришлось варить суп в темноте. Ели тоже в темноте, было вкусно, но все обратили внимание на странный привкус супа и лёгкое похрустывание на зубах при жевании. Когда рассмотрели содержимое кастрюли при свете костра, оказалось, что суп наполовину состоит из разного рода бабочек, жучков и тому подобных крылатых существ, которые в темноте летели на свет костра и падали прямо в кастрюлю, которую я никогда не закрывал. Бить меня не стали, учли, что я всё-таки человек городской, но отругали по первое число и потом долго напоминали мне об этом злосчастном супе.
Радости моей не было границ, когда через неделю после возвращения в Тбилиси Соломон вручил мне 1200 рублей за работу, а через месяц добавил еще 200. Для сравнения скажу, что месячная зарплата матери составляла 350 рублей, и надо было видеть её лицо, когда она держала в руках заработанные мной деньги. Она не могла поверить, что я, мальчишка, мог столько заработать за два месяца. На эти деньги мы купили кучу нужных вещей и, главное, шёлковый ковёр с оленями в лесу, который, несмотря на прошедшие полвека, до сих пор в целости и сохранности, без единой потёртости, висит на стене над кроватью у меня на даче.
Время, проведённое на сенокосе, — а это было на высокогорных альпийских лугах, — до сих пор вспоминается как одно из самых замечательных, светлых в моей жизни, а эти места запечатлелись прежде всего своей красотой, хрустальным воздухом, ручьями с ледяной водой, различными диковинками вроде толстых кварцевых и слюдяных жил, выходящих на божий свет из скал, и черепаховых кладбищ, наполненных побелевшими фрагментами их панцирей. Эти кладбища располагались в неглубоких природных колодцах, образованных скальными уступами и тысячелетиями наполнявшихся черепахами, неосторожно свалившимися туда и навечно там оставшимися. А чего стоили события, связанные со змеями, в несметном количестве водившимися там! Одна из них ужалила мою лошадь, и её, хромающую, с трудом пришлось доставлять в совхоз к ветеринару. В другой раз меня сильным ударом просто отбросило в сторону в последний момент, когда я, приняв змею за упавший кнут, хотел его подобрать. Этим «кнутом» оказалась толстая, почти метровой длины, чёрная, с красивым цветным узором гадюка. Третьей оказалась гюрза, которая повисла верёвкой на вилах с сеном во время скирдования и могла в любой момент свалиться кому-нибудь на голову. Однажды мы увидели жуткую картину, показанную нам Соломоном, который, работая на конной косилке, скашивал сено в конусообразной впадине, объезжая её кругами сверху вниз. Докосив до низа — круга нескошенной травы диаметром метров в десять, — он увидел странное шевеление травы. Отведя косилку в сторону, он подошёл ближе к траве, раздвинул её руками — и отскочил назад! В траве шевелился целый слой разных змей и черепах, которые уползали от косилки вниз по конусу и скопились все в самом центре котлована. Зрелище, однако, не для слабонервных.
За эти два летних месяца я вырос на шесть сантиметров и больше за всю жизнь не прибавил в росте ни миллиметра.
Я уже рассказывал о том, что сотрудники детского сада нередко посещали всякие достопримечательности, используя для этого детсадовский грузовичок, на бензин для которого сбрасывались сами. Таким образом мы однажды добрались до Сурамской крепости около Хашури, по пути заехали в Гори за покупками, а заодно побывали и в домике Сталина, который в те времена находился под стеклянным навесом. Позже этот домик вроде бы перенесли в здание музея Сталина, которое там же специально было построено в 50-е годы XX века.
Кстати, в Гори я пытался попасть ещё раз, уже повзрослевшим, с группой ребят на велосипедах, но пришлось вернуться из-за велосипедных поломок. Я лично особо не огорчился, так как в Гори я уже бывал, причём не один раз, в 1947 или 1948 году. Туда меня возила мать, как и раньше, в составе группы сотрудников детсада из Цеми или Цагвери, где мы в то лето были на даче. В одно из посещений Гори мы стали свидетелями движения кавалькады чёрных, необычных по форме автомашин. Некоторые из них ехали с задёрнутыми занавесками изнутри, в других автомашинах виднелись силуэты людей. Но люди, стоявшие в тот момент вдоль дороги, хлопали в ладоши. Хлопали и мы. Впоследствии мать неоднократно мне говорила, что мы в тот раз видели Сталина в машине. Но, честно говоря, я так и не знаю, кто из находившихся в машинах людей был Сталиным и был ли он там вообще.
