Иннокентий Иванович совсем не богатырь с виду, но для него схватка с медведем – «простой случай». Более семидесяти раз снимал он шкуру с «лесного хозяина». Только в последнем году двенадцать хищников уложил.
Вечером, не отказавшись от приглашения отведать «даров леса», я убедился, что семья Дербенцевых приходит из тайги не с пустыми руками. С сибирской щедростью хозяева выставили на стол десяток «таежных блюд».
В семье охотников, кроме мужчин, – мать и четыре дочери. Живут богато, но то, что пришлось увидеть мне на столе, – лишь побочный промысел отца и братьев-зверобоев. Главное – соболь.
Нелегка профессия соболятника. И никто во всей округе по Витиму и Маме не мог сравниваться с Иннокентием Дербенцевым. Каждый год приемщик пушнины, подсчитав его добычу, пожимал ему руку.
– Ты, Иннокентий, соболиный король. Больше Дербенцева кто добудет? Некому, – дразнил охотников приемщик.
Но неожиданно на пятки старому охотнику начал наступать совсем молодой соболятник Костя Харлопанов.
– Хоть на одного соболя больше «короля» принесешь, свою трубку подарю, – подзадоривал Костю самый старый из охотников. – Константин Семенович Зарукин.
О его трубке ходили легенды. Будто досталась она Зарукину в молодости от старого эвенка, которого он в стрельбе на меткость побил. И будто трубка эвенка приносила счастье на охоте. Молодежь в это не верила, но получить почетную трубку мечтал каждый.
…Был последний день сдачи пушнины. Охотники собрались в кружок, ожидали Иннокентия Ивановича и Костю. Соперничество заставило их пробыть в тайге дольше всех, и теперь собравшиеся ожидали результата любопытного соревнования.
– Сколько? – повернулся приемщик к Иннокентию Ивановичу.
– Тридцать шесть.
– А у тебя, Костя?
– Сорок два.
…В этот вечер охотники, стосковавшиеся друг по другу, долго пили чай, делились таежными историями. Костя, получивший титул «соболиного короля», был в центре круга.
– Хотите знать секрет успеха? – Он порылся в походном мешке и вынул свою таежную шапку. На ней впереди была укреплена шахтерская лампа. Не все сразу поняли, в чем дело. Пришлось объяснить.
– Вам ведь известно, сколько досады вызывают ранние зимние сумерки. Гонишь, гонишь зверя – и вдруг темень. Может, каких-нибудь полкилометра и не догнал, а приходится останавливаться – следа не видно. Вот и взял эту помощницу в тайгу. Друг из Донбасса прислал. Аккумулятор в мешке. Включаю – след видно, как днем. Редко какой зверь уходит.
Костя из скромности не сказал, какой выносливости требует его «рационализация». Но старые охотники и сами хорошо понимали, что значит идти по следу день, а потом еще и ночь.
– Счастливая трубка переходит к тебе, – сказал старик Зарукин, обнимая Костю.
Но больше всего был рад молодой охотник признанию Иннокентия Ивановича:
– Молодец, Костя! Я, понятное дело, немножко огорчен. Но ведь когда-нибудь это должно было случиться. Не вечно старому оленю идти впереди стада. Вот и пришло время уступать место молодому. Только Дербенцевы легко не сдаются. С ними тебе придется соперничать, – указал он в дальний угол комнаты. Там, тихо переговариваясь, сидели три его сына.
В светелке с большой сибирской печью висят на стене четыре ружья. На ложах ружей каленой проволокой выжжены имена владельцев. Старая потертая двустволка принадлежит отцу, Иннокентию Ивановичу Дербенцеву. Рядом, с надписью «Григорий», – винчестер, тоже со следами нелегких путешествий. Потом ружье среднего сына и с краю – совсем новая двустволка младшего, Володи.
Отцу шестьдесят. Сыновьям, если года всех троих считать вместе, немногим больше. Каждый в тайге чуть не с пеленок.
Младшие в семье всегда любимцы. Долго не отпускал отец Володю в тайгу одного:
– Походи вместе со мной еще, пообвыкни, пусть тебя тайга полюбит, тогда – в добрый час…
Сына эта родительская опека обижала: «Что это за охотник, если отцовские следы топчет».
Радостным был для Володи день, когда отец, критически оглядев его снаряжение, сказал:
– Ну, ступай с богом.
Ушел Володя не один. Рядом, скороговоркой отвечая на пожелания «ни пуха, ни пера», шел его друг Толя, тоже по фамилии Дербенцев. Он был на три года моложе Володи и тоже в первый раз чувствовал себя «самостоятельным» охотником. У околицы друзья махнули шапками последним встречным. И два следа от широких лыж зазмеились вверх по гольцу.
Первым испытанием был тяжелый переход до зимовья – сорок километров по глубокому снегу. Читая таежную книгу следов, друзья добрались до лесной избушки. Со скрипом отворилась занесенная снегом дверь. Затопили железную печку. Поужинали и, укрывшись холодными, пропитанными сыростью нежилого помещения одеялами, легли спать.
Уснули не сразу. Там, за стенами, жила тайга. Лесные обитатели вышли теперь на охоту и кормежку. Где-нибудь в осиннике топчутся лоси. По брюхо утопая в снегу, бредут олени. Тысячи маленьких и больших зверей оставляют сейчас следы. А им, молодым охотникам, завтра надо будет распутывать этот снежный узор…
Тайга баловала молодых охотников. Каждый день с рассветом друзья уходили по соболиным следам. К ночи возвращались. К ряду шкурок, сушившихся на шесте, прибавлялась новая, а то и две сразу. Случалось, один из друзей не возвращался на ночь, и другой не очень беспокоился – не впервой охотникам коротать ночь у костра. И на этот раз Володя без особой тревоги в одиночку попил чаю и улегся. Утром он хотел открыть дверь и не мог – за ночь метель накрутила у входа большой сугроб. С трудом выбравшись наружу, Володя огляделся. Кедров, росших рядом с избушкой, не было видно. Метель, бушевавшая всю ночь, разыгрывалась с новой силой. Что с Толей? Если ничего не случилось, должен вернуться: в такую погоду не охотятся…Но шли часы – никто не стучался в избушку.
Теперь Володя уже не сомневался: случилась беда. Каждые пять минут он выходил из избушки, кричал и стрелял много раз подряд, но в ответ только кедры шумели вершинами. Надо искать! Но куда кинешься – все следы погребла метель. И вдруг – собака. Толина собака!
– Разведка, милая Разведка! – бросился Володя обнимать пеструю лайку. – Ты ведь знаешь, где Толя, – бормотал Володя, лихорадочно привязывая лыжи. Собака бросилась в тайгу, а за ней, с трудом наступая на встречный ветер, двинулся Володя.
Толя лежал у каменного обрыва в расщелине между двумя глыбами. Нестерпимо ныла нога. Она опухла так, что неширокие суконные штаны обтягивали ее. Лихорадило. В затишье Толя не чувствовал холода, хотя знал, что было не менее пятнадцати градусов. Почти сутки лежал он тут, не смея пошевелиться. От малейшего движения тупая боль от ноги ударяла в голову, туманила мозг. Он с трудом припоминал, как все случилось…
