Романтика «оттепели» имела свои позитивные идеалы в досталинском прошлом страны. Кожинов справедливо обращал внимание на «целый поток тогдашних фильмов о революционном прошлом… В этих фильмах… собственно революционное – досталинское – время представало… в сугубо романтизированном виде, как время свободного жизнетворчества – и общенародного, и личного, – как эпохи, о которой можно затосковать – оказаться бы, мол, мне там, среди этих живущих полной жизнью людей».
Мало кто задумывался в то время о том, что всякое романтическое прочтение прошлого содержит в себе не только протест против косности сегодняшней жизни, но и связано с бегством от реальных проблем настоящего в ушедшее прошлое. Парадоксальным, но закономерным образом революционный романтизм нередко носит черты реакционности. Революционный романтизм «оттепели», разрушая многие несправедливости и нелепости, накопившиеся за десятилетия советской власти, вместе с тем перечеркивал исторический опыт, накопленный до XX съезда. И в эренбурговской повести, и в хрущевской «оттепели» прежние герои-фронтовики и самоотверженные труженики, вроде Журавлева, превращались в злодеев, если они не были «романтиками» нового времени. Между тем внимательное изучение предшествовавшего исторического опыта позволило бы справедливо оценить огромные возможности, заложенные в советском обществе, и, одновременно, увидеть его уязвимые места, которые отнюдь не сводились к особенностям личного характера Сталина. Внимательное изучение этого опыта позволило бы обратиться к проблемам настоящего на основе глубокого понимания законов развития советского общества, а не путем возвращения к уже отвергнутой историей романтике первых революционных лет.
В то же время послесъездовская романтизация первых революционных лет неизбежно вела к возрождению революционного нигилизма, который был отвергнут в сталинское время. Казалось, что в Хрущеве пробудились симпатии к троцкизму, которые были для него характерны в 1923—1924 годах. Известно, что Троцкий в своей книге «Преданная революция», опубликованной в 1937 году, сокрушался по поводу отказа Сталина от уравниловки в заработной плате, мер по разрушению семьи, восстановления им традиционных методов обучения, уважительного отношения ко многим деятелям дореволюционного прошлого, прекращения преследования церкви. Склонность Хрущева к возрождению тех сторон советской жизни, отказ от которых оплакивал Троцкий, проявлялась в поощрении Хрущевым уравниловки в заработной плате, школьной реформы с широким развитием школьных интернатов, уничтожении деревень в ходе их превращения в «агрогорода».
Выпуск фильмов, посвященных выдающимся деятелям России дореволюционной поры, осуществлявшийся при Сталине (об Александре Невском, Суворове, Кутузове, Ушакове, Нахимове, Попове, Пржевальском, Мусоргском, Глинке и другим), прекратился. Зато, как отмечал В.В. Кожинов, с 1956 года вышли фильмы, посвященные Гражданской войне («Сорок первый», «Хождение по мукам», «Тихий Дон», «Коммунист», «По путевке Ленина», «Рассказы о Ленине» и т. д.). Если в последние годы жизни Сталина в центре Москвы был воздвигнут памятник Юрию Долгорукому, то при Хрущеве в центре Москвы был сооружен памятник Карлу Марксу.
Возврат Хрущева к практике первых лет советской власти особенно проявился в наступлении на церковь. В 2004 году Патриарх Алексий II вспоминал «хрущевское время» как одно из самых жестоких периодов преследования православия. Православные храмы закрывались, их число уменьшилось в два раза, а число монастырей сократилось до 18. Многие церкви, в том числе имевшие значение для истории архитектуры, были разрушены. Попытки построить новые храмы или хотя бы расширить старые грубо пресекались, а инициаторы таких попыток арестовывались, и их сажали в лагеря.
В то же время говорить о полном возрождении атмосферы 1920-х годов не приходилось. Даже если бы Хрущев и страстно этого хотел, он был не в силах изменить характер общества, сложившегося в ходе трех десятилетий глубочайших преобразований. Отвергая Сталина и его методы правления, Хрущев невольно сохранил многое от сталинской политики и сталинского стиля общественной жизни. Повторяя лозунги сталинского времени, Хрущев подчеркивал, что главной задачей советского общества является построение коммунизма в нашей стране. Он всеми силами старался поддержать тот оптимистический настрой и ту уверенность в скором достижении великих побед советского народа, которые были характерны для сталинской эпохи. Хрущев, поднявшийся к высотам власти в 1930-е годы, в период бурного развития страны, сохранил многие формы общественно-политической жизни, сложившиеся в те годы. Как и в 1930-е годы, в стране поощрялись всевозможные почины передовиков производства, постоянно проводились всесоюзные совещания по обмену производственным опытом, которые завершались директивным выступлением главного руководителя партии. Как и в 1930-е годы, решающее слово было за руководителем партии, и поэтому Хрущев, сурово осудивший «культ личности Сталина», сначала снисходительно не возражал против растущих восхвалений в свой адрес, а затем поощрял их.
В то же время критика Сталина служила идейным обоснованием для размывания основ советского общества. При Хрущеве пятилетний ритм планового развития был нарушен. Система хозяйственного управления, существовавшая при Сталине, была перестроена. Серьезные потрясения претерпела организация сельского хозяйства. В результате экономическое развитие страны стало замедляться.
Очернение значительной части советской истории и вместе с тем попытки сохранить многие стороны жизни сталинского периода не давали ясных ответов на вопросы о характере советского общества.
Среди интеллигенции росло стремление к поиску идейно-политических альтернатив, не укладывавшихся в шаблоны советской пропаганды. Некоторые идеи, получившие распространение в первые же годы хрущевской «оттепели», не имели ничего общего ни с 1920-ми, ни с 1930-ми годами советской истории, так как были чужды советской революции с ее представлениями о социальном равенстве людей. Ряд людей увидели в хрущевской «оттепели» банкротство советской системы с ее принципами социального равенства. Характерно, что лозунг «советского гуманизма» герой повести Эренбурга связывал с представлением о том, что в советском обществе есть люди всесторонне развитые, а есть люди с «черной», «невозделанной» половиной души, есть люди с крепкими легкими, способными выдержать «крутой подъем», а есть люди с «гнилыми легкими». Рассуждения о «гуманизме» прикрывали претензии на превосходство «романтиков» с крепкими легкими, способными одолеть «крутой подъем». По сути, под прикрытием революционной романтики возрождались реакционные идеи избранности интеллигенции. Впоследствии миф XX съезда дал рождение другому мифу о «детях XX съезда» – интеллигентах, способных возглавить движение общества вперед.
