Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом Георгий кое-где позволил себе лишнее словцо, а кое-кого даже ударил.
Александра с двумя дочерьми приехала в Монголию в сентябре 1939 года. До этого Георгий регулярно писал ей в Смоленск. Например, 26 июля, вскоре после Баин-Цаганского сражения, бодро сообщал: «В районе боевых действий населенных пунктов нет, кругом степь на сотни километров и ни одного дерева. Но степь имеет также свою красоту — очень много дичи и другого зверя. Здесь очень хорошая охота. Козы гуляют прямо стадами (похоже, Георгий Константинович и в боевой обстановке для своей любимой охоты находил время). Ну, пока, крепко вас целую много, много раз». А в августе, 21-го числа, в дни решающего наступления, прислал только короткую телеграмму: «Здоров. Писать письма нет времени. Круглосуточно занят сложными вопросами. Получил очередное звание. Порученца вышлю в сентябре. Сейчас от Улан-Батора далеко. Обнимаю всех. Жуков».
В середине сентября, перед самым отъездом, Александра получила от мужа еще одно письмо: «Я жив, здоров. Ты, наверно, из газет уже знаешь сообщения ТАСС о боях на монгольско-маньчжурской границе. Ты, теперь, очевидно, понимаешь, почему так срочно мне пришлось выехать из Смоленска. Тебе также должно быть известно из сообщения ТАСС, что японские самураи разбиты как на земле, так и в воздухе. Но враг очень хитер, и от него приходится ждать всякой каверзы. Это мы хорошо учитываем и всегда готовы на его действия ответить двойным ударом… Как будут развиваться события в дальнейшем — сказать трудно. Мы готовы к полному уничтожению всей этой гадости. Вот Эрочка хотела, чтобы папочка подрался, — это удовольствие сейчас испытываю. Чувствую себя в действиях очень хорошо. Короче, так, как это было в нашу Гражданскую войну. Мы потерь имеем мало…»
О величине потерь Георгий Константинович добросовестно заблуждался. В Красной Армии в донесениях вышестоящему начальству командиры всегда сильно занижали собственные потери и завышали потери противника. Последние определялись по старому суворовскому принципу: «Пиши поболе. Чего их, супостатов, жалеть». Так, сразу после финской войны штаб Ленинградского военного округа опубликовал данные, будто советские войска потеряли 48 745 убитыми и умершими от ран, что занижало истинный размер безвозвратных потерь почти втрое. А общие советские потери на Халхин-Голе вплоть до 80-х годов определялись (вероятно, по первоначальным донесениям из войск) всего в 9 824 убитых и раненых. На эти цифры, занижавшие истинные потери почти в два с половиной раза, и ориентировался Георгий, когда писал жене о своих успехах. Да еще мысленно сопоставлял их со столь же фантастическими цифрами донесений о японских потерях в 55 тысяч человек. Впятеро больше уложил «этой гадости», чем потерял своих солдат. Георгий не поверил бы никаким скептикам. Он искренне верил в свою полководческую гениальность, в то, что во всех сражениях подчиненные ему войска уничтожали больше неприятельских солдат, чем теряли сами, и лишь иногда позволяли себе роскошь потерять столько же, сколько и противник. Но никогда, убеждал себя Георгий, его дивизии, армии и фронты не теряли людей больше, чем японские или германские «супостаты».
К счастью, когда Александра Диевна, Эра и Элла прибыли в Монголию, войны там уже не было. Эра хорошо запомнила первую в своей жизни зарубежную поездку: «Семь дней мы ехали поездом до Улан-Удэ, а оттуда машиной до Улан-Батора. Мне все было интересно, тем более что мы впервые имели отдельное купе, все в красном дереве и бархате, а вот маленькой Леке было невмоготу, и по ночам она просилась домой. Помню, как, проезжая ночью озеро Байкал, о котором писал папа, мы с мамой не могли оторваться от вагонного окна, наблюдая, как белая и пенистая волна озера почти подступает к железнодорожному полотну. Затем очень долго — 600 километров по пыльной дороге — до места назначения добирались на эмке. Папа нас не встретил, хотя, судя по письмам, такое намерение у него было. Добравшись до Улан-Батора, свой быт в новом доме мы устраивали сами с помощью порученца и соседей, которые встретили нас очень радушно».
Дом Эре понравился — стоит на пригорке, светлый, просторный, удобный. Вот климат не радовал — летом жарко и пыльно, зимой холодно и ветрено, даже метели случаются. Приходилось во дворе городка натягивать канаты, чтобы не сбиться с пути во время снежного бурана. И питьевую воду приходилось возить издалека и сливать в стоявший на кухне большой бак.
А потом началась война. Прямо посреди ночи начальник штаба Западного округа доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии; еще через несколько минут стало известно о налете на Украину, затем на Каунус и другие города. Георгий стал звонить Сталину, но к телефону никто не подходил. Георгий не сдавался. Наконец начальник охраны ответил сонным голосом:
— Кто говорит?
— Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
— Что? Сейчас?! — изумился начальник охраны. — Товарищ Сталин спит.
— Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.
Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:
— Подождите.
Минуты через три к аппарату подошел сам Сталин.
Георгий быстро доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. Сталин молчал. Жуков слышал лишь его тяжелое дыхание.
— Вы меня поняли?
Опять молчание.
— Будут ли указания? — настаивал Георгий.
Наконец, как будто очнувшись, Сталин спросил:
— Где нарком?
— Говорит по ВЧ с Киевским округом.
— Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.
В четыре часа Георгий вновь разговаривал с Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:
— Вражеский налет отбит. Попытка удара по нашим кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.
Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках не набитую табаком трубку. Затем недоумевающе произнес:
— Не провокация ли это немецких генералов?
— Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. — ответил С. К. Тимошенко.
— Если нужно организовать провокацию, — сказал Сталин, — то немецкие генералы бомбят и свои города… — И, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом.
