Донося в самый разгар буденновского кризиса лишь выгодную для Басаева точку зрения и ломая волю общества, СМИ лишь через несколько дней, когда все было кончено, вспомнили о втором аспекте проблемы: один освобожденный заложник обернется в ближайшем будущем десятком новых — и виноватым во всем оказалось то же самое правительство. Когда пресса считает себя вправе объективно содействовать террористам, а затем обвинять правительство в том, что ее, прессы, объективное содействие принесло плоды и террористы победили, вряд ли стоит так сильно обижаться на действительно хамские нападки на СМИ со стороны властей — как института в целом, так и отдельных его представителей. Хамство прискорбно, но безответственность — не менее.
Десакрализация государства, то есть присвоение ему скромных функций ночного сторожа и социального защитника, породило соответственное потребительское отношение к этому государству, при котором сама мысль о том, что государственность может требовать жертв, представляется совершенно неуместной. Оно было бы хорошо, если бы никакой надобности в жертвах и вправду не было.
Еще большее негодование вызывает «налог кровью», то есть воинская повинность: чего ради отдавать свою жизнь за ночного сторожа? Терроризм же бьет по самому уязвимому: в государстве, где любая повинность уже воспринимается как досадная обуза, вдруг возникает ситуация, когда нужно либо идти на весьма высокий риск гибели ни в чем не повинных мирных людей, либо упразднять государство.
Запад спасся мучительной и стоившей немалой крови переоценкой ценностей: выяснилось, что государство не совсем «ночной сторож», а вместо афоризма прогрессивного философа Бертрана Рассела «лучше быть красным, чем мертвым» популярность приобрела фраза рейгановского госсекретаря Александра Хейга: «есть вещи поважнее, чем мир».
…Меж тем в Грозном продолжались мирные переговоры, начатые еще 19 июня. Виктор Черномырдин оставался едва ли не единственным представителем высшего руководства России, который не только говорил о необходимости мирного урегулирования чеченского конфликта, но и постоянно подталкивал своих подчиненных к практическим шагам в этом направлении. Свою решимость довести до конца начатый диалог премьер демонстрировал, заявляя журналистам о готовности лично принять участие в мирных переговорах. На следующий день он вновь подтвердил свою готовность, в течение двух с половиной часов беседуя с членами правительственной делегации на чеченских переговорах.
В результате переговоров сначала (22 июня) был объявлен мораторий на ведение боевых действий на неопределенный срок, а потом (на втором этапе — с 27 по 30 июня) стороны достигли договоренности об обмене пленными «всех на всех», о разоружении отрядов боевиков, выводе российских войск и проведении свободных выборов.
21 августа 1995 года отряд боевиков Алауди Хамзатова захватил Аргун. Начало досрочного голосования по выборам главы Чеченской республики сторонники Дудаева отметили очередной громкой акцией: утром 14 декабря боевики под командованием Салмана Радуева по «буденновскому сценарию» осуществили захват городской больницы в Гудермесе, переросший затем в полномасштабное сражение на улицах города. А 9 января 1996 года боевики под командованием Радуева совершили рейд на дагестанский город Кизляр, снова, как и в Буденновске, захватив больницу и роддом. Война в Чечне возобновилась — и закончилась лишь подписанием как минимум неоднозначных Хасавюртовских соглашений 31 августа 1996 года.
И за всем эти событиями со всей очевидностью стояла тень премьера-миротворца Черномырдина. Сослагательного наклонения у истории нет. Несмотря на миротворчество Черномырдина, в результате теракта в Буденновске погибли 129 человек, 415 были ранены. Никто и никогда не узнает, что было бы, если Черномырдин не остановил группу захвата, которая уже сосредоточилась на первом этаже буденновской больницы, ожидая последнего приказа. Но приказ оказался совсем не тот. Отступая, «Альфа» потеряла больше бойцов, чем при захвате больницы.
«Шамиль Басаев, говорите громче!» — обращение Виктора Черномырдина к чеченскому террористу летом 1995 года прозвучало на всю страну. «Да, из-за людей. Две тысячи человек. Хотя цифра не главное. Даже если бы там был один человек и я мог помочь, я все равно вступил бы в разговор с террористом», — три года спустя в интервью повторял он.
Для одних миротворческая деятельность Черномырдина в Буденновске символизировала акт высшего гуманизма, подвиг, на который ни тогдашнее, ни теперешнее руководство страны не готово просто в силу того, что оно — руководство. А он был, по словам журналистки Натальи Геворкян, каким-то «неправильным премьер-министром».
Для других поступок Черномырдина — недальновидный шаг слабого руководителя, почти предательство.
Тем более постыдное, что было оно совершено тогда, когда чаша весов в первой чеченской войне, казалось, окончательно склонилась на сторону России. Результатом же «неуместной мягкотелости» премьера стало то, что террористы сумели перегруппироваться, подготовиться и переломить ход событий в свою пользу — как на поле боя, так и в СМИ.
Прямым следствием Буденновска стали теракты в Кизляре и Москве. Прямым следствием Буденновска стал позорный Хасавюртовский мир.
Глава 8
Спасение рубля
Укрепление премьера
В интервью еженедельнику «Коммерсантъ» в июле 1995 года Виктор Черномырдин сказал: «В первую очередь, укрепился рубль. Работать с ним становится выгоднее, чем с долларом… Мы прекращаем только выживать, мы переходим, а кое-где уже перешли к решению созидательных задач в экономике. В экономике обозначились тенденции к оздоровлению».
Рамки полномочий президента и премьер-министра, степень их влияния на принятие решений Конституция, как известно, позволяла толковать достаточно широко: реально это диктовалось не жесткими правовыми установлениями, а складывающимся положением дел.
На протяжении первых трех лет премьерства Черномырдина наблюдалось постепенное и подчас незаметное, но неуклонное возрастание его влияния на принятие не только экономических, но и сугубо политических решений. Если первоначально создавалось впечатление, что премьер — это своего рода завхоз при большом начальнике, то к 1995 году ситуация явно изменилась. Экономика оказалась почти абсолютной вотчиной Черномырдина и его правительства. Степень же влияния премьера на принятие политических решений делалась все более и более серьезной. Объяснялось такое положение вещей, по всей видимости, просто: правительство в ряде ситуаций проявило себя заметно более дееспособной структурой, нежели президентская администрация. Поскольку всякая политика есть цепочка кризисов, а российская политика середины девяностых — тем более, то устойчивая практика, при которой в кризисные моменты последнее слово оказывалось за правительством, не могла не способствовать формированию в обществе определенного стереотипа. В конце концов, власть — это тот, кто принимает решения и берет ответственность на себя.
