При втором свидании Е. Лазарев прямо заявил Дм. Богрову, что решил по дружески отговорить его от выступления. На это Дм. Богров отвечает, что решение его неизменно. «По каким причинам такая боевая партия, как ваша, может отказаться от содействия со стороны идейных добровольцев, вроде меня?… Ведь этот план составил я сам, не спрашивая никакой партии и решил сам, без помощи кого либо привести его в исполнение. Я все равно так и сделаю, но меня тяготила одна мысль: мой поступок могут истолковать так, что мой акт потеряет всякое политическое значение… Я прошу партию о том, чтобы она санкционировала мой акт только в том случае, если она убедится, что я веду себя достойно и умру тоже достойно. До самой смерти я не буду ангажировать партию. Пусть партия обещает только, что она публично санкционирует мой акт после следствия и суда. Но мне это нужно знать теперь же, чтобы знать, как себя держать» (Там же стр. 56.).
Е. Лазарев на предложение Дм. Богрова ответил отказом, мотивируя его, между прочим, и тем, что ему известно, что Дм. Богров анархист, а для анархистов борьба с государством и правительством всеми средствами есть дело принципиальное. Иное дело для социалистов, которые допускают террористические акты лишь в исключительных случаях. А потому единение в таком ответственном деле социалистов-революционеров с анархистами — недопустимо, вредно.
В заключение Дм. Богров заявил: «Неужели это последнее ваше слово? Признаюсь, я и теперь не понимаю причин вашего отказа. Я был настолько уверен в вашем благоприятном ответе, что соответственно перестроил всю свою жизнь. Ведь я приехал сюда с двойной целью. Я уже заранее обеспечил себе положение и надеюсь скоро устроиться так, что смогу иметь доступ к разным высокопоставленным лицам (Прим. Дм. Богров имел ввиду свою службу в Комитете при Министерстве Торговли и Промышленности.). Я ни в какой посторонней помощи не нуждаюсь и санкции прошу только под условием, если докажу своим поведением после вероятного ареста, следствия и суда…
Большего для партии я не могу ни дать, ни обещать. Признаюсь, ваше отношение во многом расстраивает все мои планы. Я вновь остаюсь наедине со всеми своими думами, совершено изолированным. У меня вновь нет никого, кто бы мог авторитетно истолковать мое поведение и объяснить его не личными, а общественными мотивами… Я убедительно прошу подумать еще раз. Перед партией и перед всей страной ваш отрицательный ответ столь же ответственен, как и ответ положительный. В подтверждение я скажу: несмотря ни на что, я постараюсь привести свое решение в исполнение. Я стремлюсь сделать свое выступление более целесообразным, а вы этому мешаете. Вот результат наших разговоров (Там же стр. 61.). Через две недели Дм. Богров зашел в третий в последний раз к Е. Лазареву и вновь получил отрицательный ответ, на этот раз окончательный.
Е. Лазарев выражает совершенную уверенность в том, что Дм. Богров в переговорах с ним был вполне искренен и что он в той части своих показаний на следствии, в которой говорит, что по приезде в Петербург стал вновь революционером и вошел в сношение с начальником петербургского охранного отделения фон Коттеном для лучшего достижения своей цели, — говорил совершенную правду (Там же стр. 63.).
Я в свою очередь хотел бы отметить, что Дм. Богров вошел в сношение с фон Коттеном лишь после своего посещения Е. Лазарева и несомненно отказ Е. Лазарева сыграл в этом его шаге не маловажную роль. Из изложенного выше ясно, что Дм. Богров в Петербурге не стал внезапно «вновь» революционером, а то, что он по-прежнему продолжал им оставаться.
Правда, он, как мы видели из свидетельства Е. Лазарева, сперва лелеял мысль осуществить в Петербурге свой план без помощи охранного отделения. Благодаря своей службе по комитету, состоявшему при министерстве торговли и промышленности, ему приходилось встречаться с разными высокопоставленными особами, которые могли ему помочь столкнуться и с тем лицом, которое было им намечено жертвой его выступления. А при таких условиях он и считал себя в праве рассчитывать на моральную поддержку партии социалистов-революционеров с тем, чтобы дать совершенному террористическому акту широкое агитационное значение.
Однако, расчеты Дм. Богрова на соглашение с партией соц. — рев., как мы видели, в виду позиции, занятой Е. Лазаревым, не оправдались. Правильно ли в этом случае поступил Е. Лазарев с точки зрения революционной целесообразности или нет, здесь судить не приходится. Во всяком случае, совершенно ясно, что именно его отказ толкнул Дм. Богрова вновь на путь, избранный им ранее, и заставил его в июле 1910 г. обратиться к начальнику петербургского охранного отделения фон Коттену.
Как было указано мною выше и засвидетельствовано самим фон Коттеном, Дм. Богров сразу же не внушил ему доверия, так как никаких сведений не давал. 22-го ноября 1910 г. Дм. Богров, вследствие расстроенного здоровья уехал из Петербурга, сперва обратно в Киев, а оттуда заграницу, в Ниццу.
После возвращения из Ниццы в начале февраля 1911 г. в Киев, начинается последний этап короткой жизни Дм. Богрова.
19-го февраля 1911 г. вышел из Киевской Лукъяновской тюрьмы некий анархист П. Лятковский, после отбытия наказания по делу, по которому он был привлечен в 1907 г. вместе с Г. Сандомирским и другими. По собственному его свидетельству, при случайной встрече на улице с товарищем «Фомой» (Сергей Богров — двоюродный брат Дмитрия) Фома от своего имени и от имени Дмитрия убедительно просил его зайти к последнему на квартиру, так как Дмитрий, узнав из газет о его освобождении, очень хотел с ним повидаться и поговорить, но не мог его найти (П. Лятковский. Нечто о Богрове. Каторга и ссылка. Москва 1926 г. № 2, стр. 38.).
Только вследствие этого приглашения со стороны самого Дм. Богрова, Лятковский отправился к нему на квартиру. Я подчеркиваю это обстоятельство, так как мне придется еще к нему вернуться. Во время последовавшего разговора П. Лятковского с Дм. Богровым на разные темы речь зашла, между прочим, и на тему о провале группы анархистов и «как то незаметно Дм. Богров сам первый заговорил о том, что товарищи обвиняют его в целом ряде предательств» и, далее, сам навел разговор на тему о «реабилитации». «Я (П. Лятковский) его перебил, указав, что ни я, ни мои товарищи от него не требуют реабилитации». «Скажите мне» продолжал Дм. Богров «какой мотив мог бы побудить меня служить в охране? Что говорят по этому поводу товарищи? Деньги? В них я не нуждаюсь. Известность? Но никто из генералов от революции по моей вине не пострадал. Женщины? — и он, пожав плечами ничего не ответил (Там же стр. 39.).
