Оба указали на тебя, Саня.
Оба, не сговариваясь.
Случайность?
Наверно, случайность. Ошеломляющее совпадение, от которого становится погано на душе.
Как же я тогда проглядел тебя, Саня Липавский? Как же все мы?..
Случайность? Может быть, случайность…
Но не случайно их выбор пал на тебя, Саня, нет, не случайно.
Все мы под надзором. Все мы под микроскопом. К каждому из нас приглядываются, прицениваются, прикидывают, на что можно взять: на корысть или на испуг.
В каждом из нас отыскивают изъяны, дефекты, гнильцу душ наших, чтобы ударить в слабое, незащищенное место. А там уж как Бог пошлет: выдержим мы или согнемся…
Но почему все-таки они выбирают одних и пропускают других?
Почему?
Вот о чем неплохо бы подумать!
Поглядим в зеркало, евреи, в глаза свои поглядим.
Нет ли и там запрятавшегося до времени ласкового теленочка? Нет ли и там усатого, мурлыкающего создания, которое продаст всех, начиная с самого себя? Нет ли и там трещины, дефекта, изъяна, — помощника тем, кто улавливает наши души?
А Липавский, — ну и что же, что Липавский? По сравнению с тринадцатым годом ничего особенного не произошло. Такие бывали во все времена. Такие есть и теперь. Такие будут. И нам жить около них. Нам — работать. Нам — доверять. И расплачиваться — тоже нам…
Нет у нас никаких тайн. Нет секретов. Нечем нам торговать на шпионском рынке. Все это чушь собачья!
Одно у нас — громко и открыто — наше желание выехать отсюда. Выехать. ВЫЕХАТЬ!
А Саню… Саню можно только пожалеть.
Если он и вправду мечтал уехать, — теперь не уедет.
Если он и вправду пришел к нам по заданию, — потерял бездарно многие годы.
А ведь ему жить еще, — и долго жить, — ему работать, растить сына, заводить новых друзей, потом их продавать — тоже ему…
Теперь они от него не отцепятся!
Вот нам и урок, евреи.
Какой нам прекрасный урок!..
И что же потом? Что потом? Сразу, после статьи в газете о «шпионе Щаранском»?
Психическая атака. Десятисуточное непрерывное давление. День и ночь. Машины у подъезда. Агенты у квартирной двери. Он ехал в лифте — и они с ним. Он шел по улице — и они рядом. Он стоял у синагоги — и они стояли. По пять, по восемь сразу.
Давление. Наглое, непрерывное давление. Когда не знаешь, что будет с тобой через минуту. Когда выходишь на улицу, в булочную, за газетой, надев предварительно теплое белье, прихватив с собой зубную щетку, гребешок, прочие предметы, которые понадобятся в тюрьме. И так десять дней. Демонстрация силы и власти. Чтобы поколебать, сбить, запугать…
А он пока что учил иврит, ходил на семинар, решал шахматные задачки, писал письма. Приходили к нему родители, пугались, натыкаясь на агентов у двери, а он их успокаивал. Он их убеждал, что это нестрашно. Ерунда. Простой спектакль. И они верили. Они хотели верить. Они не могли не верить, потому что он — их сын. Поздний ребенок.
Щаранскйе — они все оптимисты.
Это у них наследственное…
Десять дней непрерывного давления. Десять дней ожиданий: возьмут или не возьмут. Давление было огромно. Каково же оно стало потом? В камере. Без друзей и близких. Под нависшей угрозой сурового приговора…
Как им хотелось тогда сломать его!
Как им теперь этого хочется!..
14 марта, вечером, он включил радио, слушал музыку. Мягкое кресло. Чай с конфетами. Тишина и покой.
— Я успокоился, — сказал. — Прошло десять дней. Вряд ли теперь возьмут…
Назавтра его взяли.
Будто прослушивали они квартиру, будто ждали только момента, когда расслабится, чтобы схватить врасплох…
В тот день, 15 марта, узнали об освобождении из тюрьмы доктора Штерна.
Обрадовались. Выпили по такому поводу. Побежали на улицу, к телефону, обзвонить кого только можно.
Двое втиснулись за ними в лифт.
Внизу они оттерли его от попутчиков.
Резко толкнули в спину.
Выбросили на улицу, в ловкие руки.
Запихнули в машину.
Увезли…
Освободили Штерна — посадили Щаранского. Как мы боялись этого! Как нам это знакомо!
По сравнению с тринадцатым годом такой накопили опыт, — врагам не пожелаешь…
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Милъгром И. П.
Я обращаюсь к вам с просьбой проявить гуманность и разрешить моему сыну, Щаранскому Анатолию, выехать в Израиль, воссоединиться с женой, а нам, престарелым родителям, потерявшим за это время покой и здоровье, вы дадите возможность спокойно дожить те немногие годы, которые нам отведены…
И вот уже предъявлено обвинение.
Официально.
По уголовному кодексу Российской Федерации,
Статья 64-а: измена Родине.
Наказание: от десяти лет тюрьму до расстрела.
Что же такое у нас — измена Родине?
Если вы хотите покинуть эту страну, вы уже изменник.
Если вы несогласны хоть с чем-нибудь, вы диссидент.
Если вы настаиваете на своем, вы сумасшедший…
И вот уже был суд. Закрытый суд.
И вот уже Щаранскому — Анатолию, Толе, Толику — сидеть в тюрьме до 1990 года…
Его прадед захотел умереть в Палестине.
Захотел — и уехал.
Он захотел жить в Израиле.
Захотел — и сел в тюрьму.
Такова, видно, доля наша: одних провожаем на взлет, других провожаем на срок…
И сравнивать нам теперь уже не надо с тринадцатым патриархальным годом,
Есть у нас для этого страшный и жестокий — пятьдесят третий.
Там были «евреи-отравители».
Тут — «еврей-шпион»…
С пятьдесят третьего по семьдесят шестой как-то обходились без этого.
С семьдесят седьмого, видно, не обойтись…
За полгода до ареста он решил сделать обрезание.
За неделю до ареста он попросил называть себя не Толя, а Натан.
Так замыкается круг.
Так мы возвращаемся назад, к себе, к своим, к прадедам и к праотцам.
Возвращаемся, граждане, возвращаемся!
Но какой дорогой ценой…
Мы верим в тебя, Щаранский Анатолий!
Мы будем ждать тебя, Щаранский Натан!
В будущем году мы встретим тебя в Иерусалиме.
Евреи — мы все оптимисты.
Это у нас наследственное…
Страница пятая
Я от вас отключаюсь!
Вот вам анекдот…
Что придуман про евреев. Что рассказывается до сих пор. И всегда — с неизменным успехом…
На манеж цирка выходит холеный, сытый, вальяжный шпрехшталмейстер во фраке и под нервную дробь барабана, под тревожные мелькания прожекторов громко и зловеще объявляет: «Смертельный номер! Человек-еврей!»
