Ну, надо кончать, чтобы опустить письмо в Смоленске. Целую тебя и девочек крепко-накрепко и люблю нежно.
М. С.
18 V 1915. Дорога от Вильно на Ковно
Пишу тебе в 5 ч. утра. Мы только что миновали Вильно. Я опасался, что нас задержат здесь с передачей на другую линию, и встал, чтобы сговориться с комендантом. Всё, однако, прошло гладко, и мне пришлось лишь отделаться козырянием (я выше оказался погонами и должен был отвечать), да стаканом хорошего кофе в буфете. Сейчас все спят, кроме меня и дежурного. Поезд промчался через туннель, ибо, как оказывается, Вильно лежит в очень волнистой местности. В окна чудные виды. По холмам зеленеет жидкая, впрочем, рожь. Кое-где высятся курмыши сосен – участки былого леса, быть может, векового, почему-то не вырубленные при общем истреблении лесов…
Так трясло, что я должен был прекратить писание, и теперь пользуюсь остановкой, чтобы быстро окончить это письмо и опустить его по приезде в Ковно. Мы движемся неожиданно быстро, и сегодня (понедельник, 18-го в 11 часов утра) должны быть в Ковно. Сейчас проскочили еще туннель. Доктор предварял всех, чтобы закрыли окна и двери и чтобы сидели в темноте смирно. Сестры встретили это предупреждение приятными улыбками. Когда вырвались из туннеля – увидели Неман. Большая река, вроде Днепра. Берег, по которому мы едем, высокий, противоположный тоже холмистый. Вода всегда красит всё, и наша публика любуется в окна природой. Меланхолический Борисов – студент, медик-санитар, которому хотелось быть помощником врача, с грустью сказал мне: «Так хорошо кругом, а люди убивают друг друга». «Не давайте себе останавливаться на этих мыслях, – сказал я ему на это, – потом и до того, а теперь нельзя». Мы отвернулись друг от друга и старались затем не встречаться глазами…
Еще перерыв. Теперь следующая остановка – Ковно. Если сразу получим назначение, надо будет развить всю свою энергию и писать, пожалуй, из Ковно уже не придется. Спешу поцеловать тебя и девочек моих милых. Как трогательны они были вместе с тобой на вокзале и как хорошо было на минутку вырваться с вокзала с вами домой поцеловаться!
Целую и кончаю. Будьте здоровы, мои ласковые и любимые. Сережа держит себя хорошо.
Целую, обнимаю и опять целую.
М. С.
Мы прибыли в Ковно 18-го утром. Никаких инструкций здесь нас не ожидало, хотя я и из Москвы, и из Минска телеграфировал кому следует о выходе и следовании отряда. Немедленно разослал я телеграммы Дмитриеву, Куракину и Евстафьеву, и затем началось томительно скучное сидение всем поездом на запасном пути в ожидании ответов. Дела, казалось, никакого не было, а всё время всё же занято, то то, то другое! Только сегодня пришел ответ Евстафьева. Нам надо ехать в Симно, т. е. возвратиться к Вильно на Орини и Олиту. Завтра в 8 часов утра поезд отправится этим путем, а я с Кожеуровым и Пастукьяном поедем в 6 ч. утра автомобилем по сокращенной дороге. Мы хотим явиться раньше, чтобы подготовить место и квартиры. Шофером будет Комаров. Это первое выступление наших автомобилей. Они пришли вчера сюда, кроме Укше с его мотором, который разбит грузовиком Пуришкевича[38] в Варшаве в самый день погрузки. Это просто несчастье! Хорошо, что сам Укше остался невредим.
Зельдин доставил твои письма. Ты не можешь представить себе, какую радость доставили эти записки. Ты сравниваешь отъезд мой теперь с отъездом после тифа из Костина. В самом деле, есть что-то общее, будем надеяться, что новая эта разлука, как та первая, приведет к встрече и соединению надолго и на счастье всех нас. Действительно, мы на переломе жизни, как и тогда, но почему непременно думать, что перемена будет к худшему? Это мне не кажется. Напротив, я склонен ждать еще подъема вверх в нашей с тобой жизни. Милая! Целую тебя крепко.
Твой М. С.
День 21-го оказался исключительно интересным и деловитым. Мы – я, Пастукьян, Кожеуров и Комаров, встали в 5 ч. 30 м. утра. Перед поездом у автомобиля напились чаю, поглядывая на часы, чтобы тронуться в путь в 6 ч. без 5 минут. Предстоял длинный и совершенно неизвестный нам переезд, и нужно было дорожить каждой минутой, и мне хотелось проехать крепостные ворота, как только они откроются (по положению в 6 час.). С пропусками, полученными накануне у коменданта крепости для себя и для спутников, в кармане я смотрел, как солнце постепенно подвигалось вверх, где уже реял наш, а не немецкий, как сначала мы было подумали, аэроплан. Было что-то волнующее и возбуждающее любопытство. Рисовались в воображении разъезды, которые нас будут останавливать для проверки личности и затем проводить в особо опасных местах. Думалось, что увидим линию и расположение врагов. Много вообще волнующего. Как часто бывает, ожидания нисколько не оправдались и вместе с тем действительность оказалась много занимательнее.
Бурятский санитарный отряд. 1915 г.
Но вот мы выехали. Наш путь лежал из Ковно мостом на правый берег Немана и там по шоссе до Прены. Здесь переезд Немана по понтонному мосту и шоссе до Олиты. В Олите новое пересечение Немана по шоссе, идущему вдоль ж.д.
Кожеуров легко и ловко повел автомобиль, и мы понеслись по великолепному шоссе через форты. Вековые деревья, превращавшие форты в обширный парк, срублены. Кое-где видны какие-то новые работы. Вот беспроволочный телеграф. Вот искусно спрятанные смотровые вышки. Мягко, будто скользя по маслу, несется наш мотор, едва давая нам время всмотреться во все эти вещи, и вот мы уже за крепостью – в поле. Местность волнистая. Жилища разбросаны по одному – хуторами. Костелы, изредка попадающиеся на пути, все так или иначе пострадали от бывших здесь боев. До Прены мы доезжаем быстро, не заметив даже времени. Через реку здесь был мост, уничтоженный неприятелем, вместо него был устроен понтонный, а сейчас вновь закончен новый постоянный. «Желаете ли ехать первыми по новому, или последними по старому?» – спросил студент, наблюдавший за постройкой. «По новому!». Мы через минуту продолжаем бег уже по другому берегу. Берега Немана живописны, но сумрачны.
У здания лазарета Бурятского отряда. 1915 г.
Но вот Олита. Много евреев. Сколько, сколько выслано уже их с фронта. Ковно совсем опустело. Из 10 магазинов – 9 закрыто, ибо принадлежали выселенным евреям, и всё же много евреев осталось. Когда поездишь по здешним отрубам, где крестьянин знает только свою семью и свою землю, не интересуется тем, что делается ни в большом свете, столь отдаленном от него, ни в менее отдаленном городе, ни в соседнем дворе, находящемся всего в каких-либо 50 саженях, начинаешь чувствовать всю силу, скажу даже необходимость, этого подвижного, всезнающего, оборотистого еврейского элемента. Он восполняет собой пробел, существующий в здешнем строе жизни, разрозненной и лишенной общественности.
