Этьен понимал, что Кастельфранко для него и соседей по камере - всего лишь перевалочный пункт. Как только прекратятся бомбардировки и восстановится железнодорожное сообщение, их повезут в Австрию, а может быть, еще дальше.
Каждый день пребывания в Кастельфранко чреват смертельной опасностью: не все такие ротозей, как старый Карузо. И не всегда успеешь отвернуться, спрятаться за спиной рослого соседа или низко опустить голову.
Но и скорая эвакуация ничего хорошего не сулит.
Старостина вызвали в тюремную контору: брали на специальный учет генералов и полковников. В комнате, где ждали вызванные на регистрацию, он увидел белобрысого летчика-англичанина. Тот исхитрился подойти вплотную и передал, что через неделю после совещания в Каире в Тегеране встретились Рузвельт, Черчилль и Сталин.
- А второй фронт? - шепотом спросил Этьен.
- Ничего не слышно.
- Рано или поздно ваши высадят десант. Но, видимо, Черчилль считает, что русских перебито еще слишком мало.
Англичанин промолчал.
В комнате, где допрашивали Старостина, валялись на полу окровавленные тряпки, их нарочно не убирали. Допрашивал штурмбанфюрер со значком за тяжелое ранение; значок позолоченный, с лавровым венком и скрещенными мечами. Когда штурмбанфюрер выходил из-за стола, то сильно пошатывался, и не только из-за хромоты.
Допрос был торопливый, переводчик не потребовался. Старостин отвечал по-немецки. После того как штурмбанфюрер узнал, что оберст находится в плену с начала войны, а на фронте занимался противогазами, немец состроил презрительную гримасу, безразлично отвернулся и скомандовал: "Увести назад, в камеру".
И надо же было так случиться, Старостину предстояло возвратиться в камеру под конвоем Карузо. Как он тут очутился? Ведь на допрос его привел другой надзиратель.
Когда шли тюремным двором - Этьен чуть впереди, Карузо следом, конвойный вдруг ускорил шаг, поравнялся с конвоируемым, повернулся к нему и сказал:
- Я тут подумал... Джильи все-таки прав, когда "Плач Федерико" из второго акта заканчивает чистым си. Здесь так и просится драматическое, напряженное крещендо. Это же кульминация всей оперы!
- А я по-прежнему считаю, - неторопливо, сдерживая сердцебиение, ответил Этьен, - считаю, что певец должен строго придерживаться партитуры. Даже Джильи не имеет права вносить свои поправки. Украшать арию выигрышными нотами! А для чего? Только для того, чтобы еще раз вызвать овацию слушателей!
- А какая была овация! Браво, брависсимо!! - Карузо оглянулся и добавил шепотом, будто поверял самую большую тайну, какой только предстояло стать известной заключенному на все триста лет существования тюрьмы: - Я слушал Джильи в "Арлезианке". Третьего декабря сорок первого года. Какая премьера!.. А насчет чистого си в "Плаче Федерико", когда он поет: "Ты столько горя приносишь мне, увы!.." - будем считать, что каждый из нас остался при своем мнении. - Карузо вовремя умолк: мимо прошагали двое заключенных, они пронесли на носилках труп со связанными руками. Спустя минуту Карузо добавил: - Желаю вам, синьор Кертнер, навсегда потерять меня из виду. Наша третья встреча будет, пожалуй, лишней. Тогда австрияк, теперь русский... Скажите по секрету, с кем я буду иметь дело в следующий раз? - Карузо глубоко вздохнул. - Впрочем, в третий раз вы меня здесь не найдете...
123
Ночью колонну арестантов гнали через безлюдную, притихшую, затемненную Вену. Мигали карманные фонари конвойных. Или ночью конвойных больше, чем днем, или каждый движущийся светлячок бросается в глаза? Так или иначе, колонна двигалась, густо оцепленная мерцающими огоньками.
Эшелон разгрузили на задворках Южного вокзала после полуночи, потом часа три топтались на аппеле, потом разбивали на группы, потом опять пересчитывали арестантское поголовье.
В разворошенной памяти Этьена все отчетливей возникали знакомые когда-то перекрестки, и он быстро сориентировался в городе. За спиной у него, неподалеку от Южного вокзала, на тихой Райзештрассе, осталось советское посольство. Этьену и в Вене не пришлось побывать в посольстве, но в давние времена он не раз проходил мимо.
А где-то далеко за левым плечом высился дворец Шенбрунн. Этьен поселился вблизи того дворца, когда к нему приехала Надя с десятилетней Танечкой. Они встречали в Вене новый, 1932 год. За ужином Таня забылась и принялась напевать: "Ура, ура, Советская страна!" Хорошо, не услышала прислуга, им тогда полагалось разговаривать по-немецки.
Сейчас в Вене не увидеть и клочка снега, но с гор доносилось зимнее дыхание. Когда-то в мирные довоенные субботы, по таким же бесснежным улицам Вены, длинными вереницами ехали утром автомобили, все в западном направлении, в сторону гор. На крышах машин лежали лыжи или торчали стоймя на запятках, они казались чужеродными, будто их везли из другого времени года.
Некогда он видел на улицах Вены шикарный автомобиль президента, вместо номера красовался государственный герб Австрии. И видел автомобиль канцлера Шушнига с традиционным No 1. Был он и на приеме у канцлера в его резиденции Ам Бальхаузплац. Это туда нагрянули бандиты Скорцени, а Зейсс-Инкварт, находившийся в здании, открыл для них боковые входы. Жив ли канцлер Шушниг и где его прячут? По сведениям английского летчика, Шушниг сидит в концлагере Заксенхаузен.
На этот раз англичанин оказался в одной колонне со Старостиным. Они стояли рядом на аппеле, а сейчас брели локоть к локтю, переговариваясь по-английски.
Еще на аппеле англичанин поделился со своим соседом всеми известными ему подробностями о неудачных боях союзников в Италии, в долинах рек Гарильяно, Вольтурно и Сангра, а также о боях за городок Монте-Кассино. В конце января и начале февраля там шли кровопролитные бои, и союзники объясняли свои неудачи тем, что над городком господствует гора, а на горе находится аббатство святого Бенедикта, превращенное в неприступную крепость. Союзники решили разрушить здание аббатства, но не смогли сохранить свое решение в тайне, и немцы хорошо подготовились к возможному штурму. Немцы не стали занимать само аббатство, а использовали окрестные холмы для огневых позиций и наблюдательных пунктов. Союзники сбросили листовки, предупредили монахов и жителей, чтобы все покинули здания, а на следующий день в небе было черно от бомбардировщиков, и аббатство стало грудой камней. Ну и чего же союзники добились? Монте-Кассино превратилось в неприступную крепость, потому что теперь немцам стало легче и удобней оборонять развалины и груды камней. Немцам не нужно было бояться крыш, которые могут обрушиться на голову, камни пошли на строительство оборонительных рубежей; подземелья и погреба стали неуязвимы... К сожалению, англичане повторили ошибку Гитлера.
