Вслед за тем штаб фронта известил, что по указанию Ставки готовится к отправке в Севастополь 142-я стрелковая бригада. Это было неожиданным: вместо маршевых батальонов — отдельная боевая часть (и, как оказалось, сибиряки!).
— Наверное, мы все-таки не вполне, не до конца представляем, — в раздумье сказал Иван Ефимович Петров, — что значит сейчас каждый день, который Севастополь способен продержаться.
* * *
У нас в штабе, где-нибудь недалеко от оперативного дежурного, привыкли видеть командира в морской форме с голубыми просветами меж золотистых шевронов на рукавах — представителя севастопольских авиаторов полковника Праворова. Так было заведено еще при генерале Острякове, который и сам часто заезжал на армейский КП, так продолжалось и после него.
3-я особая авиагруппа полковника Г. Г. Дзюбы, которая объединила все базирующиеся в Севастополе летные части в подразделения, находилась в подчинении у командующего черноморскими ВВС. Но в своей боевой работе она теснейшим образом взаимодействовала с наземными войсками и потому держала с нами непрерывную связь.
Кажется, мы с флотскими летчиками научились неплохо понимать друг друга. Во всяком случае, договариваться О ними, нацеливать (и перенацеливать, когда изменялась обстановка) было легко — всегда чувствовалась самоотверженная готовность помочь пехоте.
А выполнять заявки армии им было не просто. Ни в Одессе, ни где-либо потом я не видел, чтобы авиация воевала, да и просто существовала в таких условиях, как в Севастополе в июне 1942 года.
Аэродром на Куликовом поле, перепаханный разрывами бомб и шквальным артобстрелом, с начала третьего штурма использовать стало нельзя, и бомбардировщики — несколько ДБ-3, СБ и Пе-2 — улетели на Кавказ. Пришлось потом и из Северной бухты, к которой приблизился фронт, убрать маленькие гидропланы МБР-2 (металл от их разбомбленного эллинга еще раньше пошел на изготовление гранат). На двух аэродромах в южной части севастопольского плацдарма, у Херсонесского маяка и в Юхариной балке, базировались штурмовики майора А. А. Губрия -10-12 Ил-2, а потом и меньше (прибывавшее пополнение не успевало покрывать потери), и несколько десятков "ястребков" — 6-й гвардейский истребительный полк полковника К. И. Юмашева.
Сверх того имелось десятка полтора У-2 и УТ-1 — самолеты, которые прежде не принимали всерьез как боевую силу. Но, оснащенные пулеметами ШКАС и сконструированными тут же приспособлениями для подвески бомб, а затем принявшие на вооружение и реактивные снаряды, бывшие учебные самолеты сделались своего рода ночными штурмовиками и изматывали врага уже тем, что до рассвета висели над его окопами, над позициями батарей.
Эта обработка с воздуха вражеского переднего края проходила на виду у наших бойцов и всегда вызывала у них воодушевление. Да и выйдя на пригорок над армейским КП, можно было увидеть, как рвутся сброшенные У-2 бомбы и эрэсы, как палят по нашим самолетам трассирующими очередями взбудораженные гитлеровцы.
За короткую июньскую ночь эти "небесные тихоходы" успевали делать по пять — семь вылетов — фронт рядом. Получая множество пробоин, они оказались удивительно живучими и гибли реже, чем "дневные" самолеты.
Севастопольская авиагруппа несла потери не столько в воздухе, сколько на земле. Оба действующих аэродрома — под интенсивным обстрелом тяжелой артиллерии, особенно в светлое время, и каждый самолет подвергался наибольшей опасности в ту минуту, когда уже выкатился из капонира, но еще не взлетел. И снова — при посадке.
Бывало, что на поле Херсонесского аэродрома в течение ряда часов снаряд за снарядом методично падал через каждые сорок секунд. Казалось, подняться в воздух просто немыслимо. Однако летчики ухитрялись укладываться и в такую паузу: если дать газ еще в капонире, сразу после разрыва очередного снаряда, истребитель успевал подняться в воздух до падения следующего. Только надо было еще не попасть колесами в воронку…
Обстрел и бомбежки наших аэродромов усиливались изо дня в день. По Херсонесскому аэродрому немцы начали стрелять бронебойными снарядами самых крупных калибров, какие до тех пор применяли только против башенных береговых батарей. Не иначе как решили, что аэродром подземный.
А летчики продолжали боевые вылеты. Правда, уже не в любой час. Кроме ночи, когда действовали "малыши" У-2, самым благоприятным временем, особенно для "илов", считались ранние сумерки: после захода солнца аэродром плохо просматривался с немецких позиций, а стаи "мессершмиттов" уже исчезали до утра. Словом, противодействие ослаблено, а цели еще видны.
Экипажи штурмовиков приспособились использовать это "окно", и мы тщательно продумывали, куда их нацелить, где они всего нужнее. Самолетов осталось мало, половина обычно ремонтировалась, но хорошая штурмовка даже четырьмя-шестью "илами" могла ощутимо поддержать батальон, а то и полк.
На тот же аэродром у Херсонесского маяка предстояло принимать транспортные самолеты московской авиагруппы. Из Краснодара, откуда они должны были летать к нам, запрашивали: реальна ли посадка, не следует ли ориентироваться на сбрасывание грузов с парашютами? Севастополь заверял: посадку обеспечим во что бы то ни стало! Важно ведь было не только получать боеприпасы. У всех болела душа за неэвакуированных раненых.
Для усиления противовоздушной обороны аэродрома флотское командование поставило в соседней с ним Казачьей бухте плавучую зенитную батарею № 3, известную у севастопольцев под неофициальным названием "Не тронь меня". Как пристало оно к ней, уж не знаю, но всплыло это название из далекого прошлого, из морской старины: так именовался когда-то еще парусный корабль, а позже броненосец.
Третий номер плавбатареи не означал, что существовали первая и вторая. Она была единственной и даже уникальной. Как рассказывали моряки, еще в начале войны, когда обнаружилось, что Севастополь недостаточно защищен от воздушных налетов со стороны моря, у капитана 1 ранга Г. А. Бутакова, служившего в штабе флота, возникла идея превратить в автономную батарею и морской дозорный пост линкоровский отсек, который использовался раньше для испытаний торпед.
Стальная "коробка" имела палубу площадью до шестисот квадратных метров. На ней установили орудия разных калибров, вплоть до корабельных 130-миллиметровых — на случай атак с моря, пулеметы, прожекторы, средства наблюдения. Под палубой, в трюмах, — боевые погреба, собственная электростанция, кубрики личного состава.
Когда наша армия прибыла в Севастополь, плавбатарея уже стояла на якорях на внешнем рейде с экипажем в полтораста человек, занимая немаловажное место в системе ПВО базы и города. С тех пор она сбила больше двух десятков самолетов и помешала многим другим минировать фарватеры, скрытно приближаться к бухтам.
