Из писателей, ответы которых на анкету в сборнике «Как мы пишем» я цитировал, только один сообщил, что в своей работе он неизменно придерживается заранее составленного плана и что герои создаваемого им произведения никогда не выходят из его авторской воли.
Это был К. А. Федин:
...
Перед началом работы я составляю её план. Если пишется рассказ, то на двух, трех листках бумаги я размечаю по главам или частям весь его сюжет. Отдельные эпизоды, коротко записанные, дополняют, иллюстрируют основную разметку. Финальное положение записывается точно, часто заранее устанавливается окончательная редакция последней фразы. План рассказа во время работы меняется редко, мысленно я вижу рассказ совершенно законченным, знаю его общий размер, объем каждой главы. Весь труд сводится к поискам наилучшего словесного выражения уже существующих образов.
(Как мы пишем. Л. 1930. Стр. 178)
Сейчас не вспомню, то ли в какой-то биографии Константина Александровича я это прочел, то ли от него самого услышал (на семинаре, который он вёл у нас в Литературном институте), что родители его хотели, чтоб он стал чертёжником. Вот он им и стал.
Солженицын, как мы знаем, в юности хотел стать (и стал) математиком.
...
Воскресным утром 22 июня 1941 года с поезда Ростов – Москва на перрон Казанского вокзала сошёл молодой человек. Только теперь, ступив на московскую землю, он, Александр Солженицын, 22-х лет от роду, начал новую жизнь. Сдав последний экзамен на физико-математическом факультете Ростовского университета, он решил расстаться с точными науками и целиком посвятить себя литературе...
Теперь математика нужна ему только ради хлеба насущного. А для души, для заветной цели, нужно полноценное гуманитарное образование. С ранних лет Саня Солженицын мечтал стать писателем.
(Наталья Решетовская. В споре с временем. Воспоминания)
На самом деле математика юному Сане Солженицыну была нужна не только ради хлеба насущного. Она тоже была его, – если не первой, так второй – любовью. И эта любовь не остыла в его душе и много лет спустя, когда он был уже всемирно знаменитым писателем:
...
...Затеваю я с двумя старшими и занятия по математике... Учу сыновей – привезла Аля из России – по тем книгам, что и сам учился, и наши отцы. Есть у нас и доска, прибитая к стенке домика, мел, ежедневные тетради и контрольные работы, всё, что полагается. Вот не думал, что ещё раз в жизни, но это уж последний, придётся преподавать математику. А – сладко. Какая прелесть – и наши традиционные арифметические задачи, развивающие логику вопросов, а дальше грядёт кристальная киселёвская «Геометрия».
(А. Солженицын. Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания. Часть вторая).
Но не только эти занятия с сыновьями свидетельствуют о том, что и в зрелые годы он не расстался с этой юношеской, первой своей любовью.
Вот он старается объяснить коллегам-писателям самые основы своей эстетики и поэтики:
...
Литература никогда не может охватить всего в жизни. Я приведу математический образ и поясню его: всякое произведение может стать пучком плоскостей. Этот пучок плоскостей проходит через одну точку. Эту точку выбираешь по пристрастию, по биографии, по лучшему знанию...
(Из выступления на обсуждении первой части повести «Раковый корпус» на заседании секции прозы Московской писательской организации 17 ноября 1968 года. Александр Солженицын. Собрание сочинений. Том шестой. Frankfurt/Main, 1970. Стр. 185)
Еще один пример такого же математического мышления:
...
Трудней того вести горизонтали по общественным сплоткам (Временное правительство, Думский комитет, Ставка, штабы фронтов, Исполнительный комитет Совета депутатов, большевицкая верхушка) – ибо их взаимовлияния сильно переплетены (математически это назвать: «пучок горизонталей») и ни одну не протянешь порознь... Приходится то и дело сочетать протяжку по горизонталям со сверкой по вертикалям...
(А. Солженицын. Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания. Часть вторая)
А вот – ещё и такое, уже совсем прямое признание:
...
К 1979 я носил в себе замысел «Красного Колеса» 42 года, а непрерывно работал над ним – уже 10 лет. И все–все эти годы собирал – когда в бумаге, когда лишь в одной памяти – эпизоды, случаи, факты, хронологию, доступные материалы, соображения, оценки, мысли. Думаю: без системной методичности, природной мне по характеру, и без математического воспитания ума – работы этой мне бы не совершить.
(Там же)
Но самым ярким свидетельством того, что и став писателем он остался математиком, может служить та геометрическая точность, с какой противостоят в его романе «В круге первом» два эти образа: Лев Рубин и Илларион Герасимович.
Редактор монархической газеты «Наша страна» Николай Леонидович Казанцев, опубликовавший свою переписку с Солженицыным (несколько адресованных ему писем Александра Исаевича мелькнули на этих страницах), предварил эту свою публикацию предисловием, небольшим отрывком из которого я хочу начать эту главу:
...
Как искусный игрок, А. И. Солженицын не раскрывал все свои карты сразу.
Когда в 1962 году появился на свет «Один день Ивана Денисовича», на Западе писали: автор антисталинист, но верный ленинец (да и сам Хрущёв, разрешивший публикацию, очевидно придерживался такого же мнения).
Когда в 1974 году вышел «Архипелаг ГУЛАГ», то пришлось писателя переквалифицировать: он, дескать, антимарксист, но зато правоверный демократ.
А после его публичных выступлений в США снова поменяли ярлык: он, мол, не демократ, а русский националист.
Хитрый зэк, законченный стратег, он показывал свои карты постепенно, иначе бы его сразу же уничтожили. И каждый раз дожидался наиболее благоприятного момента.
Однако последнюю свою ипостась он так и не успел выявить urbi et оrbi. А она составляла сердцевину, самое глубинное ядро его мировоззрения.
Александр Исаевич был убеждённым монархистом.
Более того. Он собирался написать политическую программу для России, основанную на постулатах трёх китов русской монархической мысли: Ивана Солоневича, Льва Тихомирова и Ивана Ильина.
Причём свой монархизм он проявлял также и на деле.
На продолжение целого десятилетия, – вплоть до своего возвращения в Россию, – он финансировал «Нашу Страну», регулярно присылая мне для её издания тысячедолларовые чеки.
