11 августа 1902 года Шаляпин прибыл в Нижний Новгород и поселился в гостинице «Россия» на Благовещенской площади (площадь Минина и Пожарского). Антон Эйхенвальд встретил его с распростертыми объятиями, вполне естественно возлагая надежды на Шаляпина как на спасителя: гастроли его «Русской опёры» на Нижегородской ярмарке проходили далеко не блестяще. Все надежды снова, как и в прошлом году, возлагались на участие Федора Шаляпина. В первый же вечер Шаляпин узнал, что недавно приезжала на гастроли известная исполнительница цыганских романсов Вяльцева, но даже ей не удалось собрать полного сбора. И после первого концерта Вяльцева, обидевшись на невнимание, уехала в Петербург. Узнал Федор и о резких отзывах «Нижегородского листка» о спектаклях «Русской оперы». Словом, Федор Иванович в первый же день своего приезда почувствовал, что в Нижнем Новгороде произошли какие-то крупные изменения, которые повлияли на настроение не только самих нижегородцев, но и на прибывшую ярмарочную публику, обычно охотно посещавшую все увеселительные и театральные представления. Антон Эйхенвальд отказался давать объявления в газете, надеясь экономическими санкциями сломить недоброжелательный тон рецензий, запретил выдавать бесплатные пропуска рецензерам «Нижегородского листка», но все эти меры не помогли: по-прежнему в газете появлялись критические отзывы о спектаклях «Русской оперы», отпугивавшие и без того немногочисленных посетителей.
С приездом Шаляпина публика оживилась. Билеты на шаляпинские спектакли были распроданы.
12 августа Шаляпин исполнял партию Мефистофеля. Казалось бы, сколько раз он выходил уже в этой роли, но каждый раз испытывал волнение, будто выходил впервые. Еще утром, на репетиции, Шаляпин обратил внимание на то, что уж очень несогласованно исполняли свои роли артисты труппы, оркестр, хор и балет, все шло вяло, без огонька, без должной заинтересованности. Шаляпин знал, что на гастролях даже хорошие исполнители чуточку распускались, относились к спектаклям несколько пренебрежительно, лишь как к еще одной возможности увеличить свой доход. И все. Подобное отношение артистов к своим обязанностям раздражало Федора Ивановича.
В театр Шаляпин, по обыкновению, пришел раньше всех исполнителей. Тщательно стал готовиться к спектаклю. Проверил костюм, принадлежности реквизита, грим. Зная о недобросовестном отношении к гриму со стороны чуть ли не во всех антрепризах, он сам всегда все имел при себе. А то бывало, то того нет, то другого. И пока подготовишься к выходу, не раз пошлешь всех к чертям собачьим.
В зеркале, единственном предмете, который более или менее удовлетворял здесь Шаляпина, возникало постепенно дьявольское лицо под действием ловких и сильных рук артиста. «Почему в театрах, не только в этом, но даже в императорских, такое казенное отношение к делу? Где бы я ни участвовал, в любом спектакле все относятся к делу в высокой степени хладнокровно, механически… Не вижу в театральных людях той живой любви, без которой искусство мертво. Конечно, для артиста нет надобности подметать пол на сцене, ставить декорации и чистить лампы, как это в свое время делал я по молодости лет и от избытка сил, но если, например, попросить артиста «с именем» исполнить выходную роль — он ведь обидится. Еще как обидится! Обязательно напишет письмо в редакцию самой либеральной газеты, которая занимается защитой разных «угнетенных» личностей, но не всегда ясно видит, как порою личность угнетает дело. Опера, да и любой спектакль — творчество коллективное, и оно возможно только при условии осознавания всеми работниками единства цели и необходимости осуществить ее. А где у нас это осознание? При отсутствии его всякий артист, любящий искусство искренне и страстно, живет и работает «в пустыне — увы! — не безлюдной!»…»
Шаляпин закончил гримироваться, тщательно подогнал костюм, скоро начнется спектакль, но он все еще не был готов выйти на сцену… Что-то происходило в душе…
«Вот все попрекают меня… — продолжал размышлять Шаляпин. — Многие не любят меня за то, что мне сопутствует удача, говорят, зазнался. Да ничего подобного нет во мне. Очень возможно, что часто веду себя на репетициях весьма нервозно, может быть, деспотично. Может, грубо… Об этом так много говорят и пишут, что я сам готов поверить в это. Нет, не хочу оправдываться! Не оправдываюсь, потому что знаю — каждый в чем-нибудь да виноват. Понятно, человек — творец всякого дела, но дело — ценнее человека, он должен поступаться своим самолюбием в интересах дела! Да, да, нехорошо кричать на человека, особенно на маленького, кто этого не знает? — хотя все кричат на него. Но если человек не хочет работать? Не хочет понять важности роли, исполняемой им? Только в этих случаях я кричу! Не потому кричу, что не уважаю личность этого человека, нет, уважать людей я умею, и было бы уродливо, если б именно я не уважал их, я, которому пришлось видеть трудную жизнь снизу доверху, на всех ступенях. Я кричу на людей и буду кричать, потому что люблю их дело и знаю, что всего лучше они тогда, когда сами относятся к работе с любовью, сами понимают красоту и ценность деяния… Ох, боюсь я всегда сборных трупп. Солисты вроде ничего, хорошие, а остальные, боюсь, подведут… Ну, с Богом, черт Мефистофель! Кажется, пора на сцену».
13 августа «Волгарь» дал восторженный отзыв о начале выступлений Шаляпина: «Переполненный театр, нескончаемые аплодисменты, цветы, повторения на бис, приподнятое настроение в публике — вот впечатления вчерашнего, первого с участием Ф. И. Шаляпина, оперного спектакля в ярмарочном театре». Особо выделяет автор рецензии игру Шаляпина: «Интерес к изображаемому им Мефистофелю всегда так велик, что театральная публика видит и слышит только его одного, как бы совершенно забывая об остальных артистах и боясь упустить малейший жест его или какой-нибудь речитатив».
13-го и 14 августа «Нижегородский листок», разбирая недавний спектакль, подчеркивает, что за год со дня гастролей Шаляпина в Нижний возросло мастерство исполнения роли Мефистофеля, ставшей еще более глубокой и содержательной: «Слышавшие в прошлом году Ф. И. Шаляпина в партии Мефистофеля и восторгавшиеся им не поверят, что он эту партию еще более усовершенствовал».
13 августа Шаляпин выступил в «Русалке». Снова цветы, и бесконечные вызовы, и аплодисменты… До следующего спектакля (16 августа он будет занят в спектакле «Моцарт и Сальери» в партии Сальери, которая впервые будет исполнена в Нижнем Новгороде, а затем в «Паяцах» — партия Тонио) он мог свободно отдохнуть, походить к своим давним знакомым, походить по Откосу, вспомнить, как в прошлом году здесь же подолгу разговаривал с Горьким и его друзьями, привнесшими в его душу много новых впечатлений, мыслей, идей… Снова пообещал дать благотворительный концерт — для учительских детей.
