Долина эта километра через четыре вывела меня к роднику Улун-чуань, где я застал уже весь наш караван в сборе, юрты поставленными, а брата за съемкой.
– А что же чай?
– Какой тут чай, когда на дне ямы мы нашли одну только вонючую грязную жижу! Ступай, полюбуйся!
Я пошел к колодцу, который теперь чистили наши казаки, и застал там такую омерзительную картину.
Среди взбитого, с торчащими кое-где комлями неведомых трав, загаженного скотом солонца ширилось очень плоское воронкообразное углубление, еще более загаженное скотом. В правом его борту виднелась яма, из которой Чуркин выгребал теперь вонючую черную грязь – наследие, оставшееся нам после большого верблюжьего каравана, покидавшего Улун-чуань в тот момент, когда мы к нему подходили. И это – колодец!
Тем не менее часа через три перед нами стоял уже чайник с «духовитой», как аттестовал ее Жиляев, но почти прозрачной водой.
Абсолютная высота родника Улун-чуань – 5666 футов (1727 м), по определению же В. А. Обручева – 5264 фута (1605 м)[239].
На следующий день мы встали раньше обыкновенного и покинули бивуак еще в то время, когда долина погружена была в утренний сумрак.
Проехав солонец рысью, я сразу же осадил коня, когда вступил на более твердую, песчаную почву ясно здесь обозначившегося русла временного потока. В правом борту последнего я заметил выход серовато-зеленого глинисто-слюдяного сланца, круто падающие слои которого виднелись и в горах левого склона долины. Далее горные породы обнажались уже непрерывной чередой на всем протяжении последней, причем за сланцами следовал сначала богатый слюдой кварц, затем разные граниты и гнейсы, в особенности последние, белого, серого и зеленоватого цветов, и, наконец, сиенит.
В области обнажений гранитов и гнейсов долина расширилась, горы потеряли свой прежний скалистый характер и снова разбились на отдельные гряды холмов. На восьмом километре от колодца Улун-чуань мы вышли, наконец, за пределы хребта Бо-сянь-цзы, и перед нами открылась огромная поперечная долина, замкнутая на севере хребтом Лу-чжа-цзин.
Эта долина – одна из самых обширных в Бэй-Шане – в центральной своей части, в урочище Долон-модон, очень напоминает описанную мною выше местность к северу и к югу от хребта Ло-я-гу; как там, так и здесь подымаются гривы холмов, сложенных из горизонтально-напластованной, бурой, очень песчанистой глины, содержащей в обилии неокатанный щебень; и как там, так и здесь площадь этих отложений заключена в рамки, будучи отовсюду окружена горными высотами иного образования. Подтверждением сказанному служит тот факт, что Футтерер, который пересек Бэй-Шань как раз между обоими моими маршрутами, уже не встретил на своем пути буро-красных глинистых отложений[240], из чего явствует, что песчанистые глины урочища Долон-модон столь же мало простираются на запад, сколь глины Ло-я-гу на восток.
В. А. Обручев считает эти отложения гобийскими[241]. Но на каком основании? И как могло третичное море проникнуть так далеко в глубь Бэйшаньского материка, не оставив никаких следов на периферии последнего? Этот вопрос помянутый исследователь осветит нам, вероятно, уже в недалеком будущем, а пока я все же не вижу оснований к отказу от ранее высказанного мною предположения, что здесь мы имеем дело с отложениями внутренних бассейнов, а не морскими.
На вопрос, когда могли существовать в Бэй-шане столь обширные водоемы, я отвечу: в постплиоценовый период, когда это нагорье должно было представлять совсем иную, чем ныне, картину.
Еще в 1857 году П. П. Семенов, а затем в 1875 году И. В. Мушкетов указывали на тот интересный факт, что все продольные долины Тянь-шаня в среднем течении больших рек наполнены осадками чисто озерного характера. Валунные конгломераты, заполняющие эти долины, по мере приближения к поверхности сменяются суглинками, напоминающими лёсс. Они лежат совершенно горизонтально; окружающие их горы круто спускаются на такие плато – и стоит только их поверхность мысленно покрыть водой, чтобы получить озеро чисто альпийского характера. В то время, как сырты были одеты льдами, стекающие с Тянь-шаня реки: Чу, Или, Кеген, Чарын, Чи-лик. Копа, Чалкодю-сю, подобно Рейну, Тичино, Адде, Роне и другим альпийским рекам, протекали через большие окаймленные лесами озера, из которых низвергались, надо думать, в виде бурных потоков или водопадов в лежащую ниже долину Или или Балхашскую котловину[242].
Такова была картина Тянь-шаня в постплиоценовыЙ период. Но что же препятствует нам допустить, что нечто подобное существовало одновременно и в Бэйшаньском нагорье?
Такое допущение тем возможнее, что и в Нань-шане нами встречены были древние морены на абсолютной высоте 11150—11650 футов (3400–3550 м) и относительной около 6000 футов или 1830 м.
У К. И. Богдановича[243] мы находим некоторые указания на особенности климата Кашгарии в пост-плиоценовый период и на одновременное существование там обширных пресноводных бассейнов.
От устья долины Улун-чуань до первых глин дорога на протяжении 5 км шла по местности, изобилующей выходами коренных пород то в виде невысоких гривок, то в виде холмов. В особенности часто обнажались белые граниты и сероватые гнейсы, но затем попадались также возвышенности и из других горных пород – кварца и яшм.
Растительность на этом участке была поистине жалкая. Футтерер на своем пути через Бэй-Шань встречал очень часто долины, густо поросшие кустарниками и сочными травами[244]. Но он шел в мае; осенью же таких трав нигде уж не было видно. От ковыля, например, который, без сомнения, обильно покрывал весною дресвовую и щебневую почву долин, теперь сохранились лишь одни жалкие, еле приметные, желтые комли; кипец (Festuca sp.) уныло желтел по северным склонам глубоких горных падей, а одевающие солончак камыши, чий и осока только издали ласкали глаз, уподобляясь вызревшей ниве.
Мы уже знаем, какие глубокие снега выпадают иногда весной и зимой в Бэй-Шане[245], о значительности образуемых ими и летними дождями потоков свидетельствуют многочисленные русла и пригнутые к земле, придавленные камнями и глиной кусты терескена и караганы. Вода эта скатывается в низины, но попутно наполняет и горные склоны, где прежде всего весной начинают зеленеть ковыль и кипцы. За ними пробуждаются к новой жизни и солонцы, где покрасневшая за зиму осока как-то вдруг заменяется свежей зеленью; молодой мягкий камыш подымается быстро и окончательно сменяет блеклую их окраску на ярко-зеленую; дольше других держится чий (Lasiagrostis splendens), но и он, наконец, оживает под влиянием теплых лучей апрельского солнца.
