сильно вонзились в спину жереха, что птица не смогла вовремя их вынуть и оказалась мёртвым наездником на крупной рыбине. Долго же огромный жерех таскал на своём хребте метровую птицу…
Сомы
До постройки Рыбинского водохранилища волжская рыба не встречала препятствий в передвижении, она свободно шла по Волге с юга на север — от самой Астрахани до Великого Устюга. Дно Волги и многих её притоков утюжили брюхами многопудовые белуги и осетры, белорыбицы и сомы. Бывали случаи, когда по весне волжские пароходы, шлепая плицами [532] колёс по воде, убивали ими белуг, а осетрины хребтинами с твёрдыми шипами прорывали у рыбаков пеньковые кужи-дужанки. Летом в речных омутах на поверхность всплывали многоаршинные сомы-головастики. Они устраивали водовороты, от которых волны шли во все стороны, словно от парохода. Всё это не вымыслы, а былая правда, покинувшая людей навсегда. Раз мне самому довелось увидеть, как на поверхности воды полоскался огромный сом.
Между Ножевским хутором и Новой деревней, что стояла по течению Мологи ниже села Борисоглеба, был широкий плёс, а невдалеке за хутором — речной песчаный перекат, обставленный бакенами и сигнальными вешками для речников. Сразу за перекатом, на левом обрывистом берегу, в реку вступал иловый мыс, поросший кустарником. Тот мыс местные жители называли Чёрным. Он действительно был чёрного цвета: в середине лета засохший от солнца прибрежный ил, если смотреть со стороны реки, походил на огромный штабель старых чугунных плит. Как гигантский кусок слоёного пирога торчал тот мыс из крутого берега, выдаваясь на много саженей к руслу реки. Судовой фарватер Мологи отходил от мыса к правому берегу, мыс не препятствовал ни судоходству, ни сплаву леса по реке. Крутизна его у реки была почти отвесной, а возле него находилась глубокая водяная впадина. Мой дедушка Фёдор, тот самый Фёдор-карасятник, о котором я вам уже рассказывал, говорил, что глубину ямы у Чёрного мыса можно измерить связанными лошадиными вожжами.
В весенний ледоход у Чёрного мыса часто бывали заторы льда. Иногда льдом забивало русло реки от самой поверхности воды почти до дна. От сильного напора вод возле мыса весной подмывало подошву реки, и в том месте всегда была глубокая яма. Летом вода у мыса текла медленно. Сразу за ним находилась заводь, где росли лопухи и зелёные водоросли. Там-то мне и довелось однажды увидеть, как на поверхности воды взмуливался огромный сом.
…Наш хуторской пастух Стёпка в то лето как-то раз не пригнал домой нескольких телят. Среди тех телят был и нашей семьи бычок. Хуторские бабы велели Стёпке, чтобы он потерявшихся телят нашёл и пригнал домой. Я и ещё двое парнишек, моих сверстников, увязались за пастухом. Беглецы быстро обнаружились в кустарнике скотиньего выгона. Стёпка, видно, со злости так нахвостал телятам зады своим длинным кнутом, что те, задрав хвосты кверху и выбрасывая из-под ног комья земли, сразу ошалело поскакали в сторону хутора.
Стоял тихий летний вечер. Солнце огненной сковородой висело над синевато-лиловым лесом за далью хутора. Томящая духота манила к прохладе. Мы вышли к Чёрному мысу, встали у кромки обрыва.
Вдруг пастух Стёпка громко сказал:
— Глядите, какой-то дьявол в воде полощется.
С того вечера прошло много лет, но я до сих пор отчётливо помню тогда увиденное. На тихой поверхности воды, отражающей все краски вечернего неба, прямо напротив нас, у обрыва реки, действительно полоскался какой-то зелёно-бурый дьявол. Он то с шумом разворачивался на поверхности, то уходил в глубину воды, то снова возвращался наверх, высовывая из воды округлую голову, похожую на тележное колесо. Казалось, что, когда дьявол высовывал из воды голову, возле неё торчал какой-то отросток. И так тот дьявол выходил из воды раза три. Потом всё стихло. Лишь одни волны от места его полосканья кругами расходились по воде во все стороны и, достигнув берега, лязгали у заплеска. Мы с мальчишками только ахали от удивления и не могли понять, что это такое было. Потом Стёпка, который был старше нас, сказал, что это, заглатывая какую-то крупную рыбину, полоскался в воде сом. Купаться возле Чёрного мыса мы испугались: по словам Стёпки, сом-великан мог заглотить даже ребёнка.
От своего отца Ивана Никаноровича, который сам никогда не врал и другим не велел, я слышал рассказ о том, как одна мологская баба запорола навозными вилами гиганта-сома.
Было это в тридцатых годах сразу после весенней водополицы в деревне Залужье, что стояла выше по течению Мологи на её правом берегу, верстах в четырех от Борисоглеба. При спаде вешней воды, когда Молога и Шексна врезались в свои привычные берега, жители поймы спешили в первую очередь заняться скотиной. На обнажённую от вешней воды землю с лабазов и поветей, с плотов и настилов сгонялись лошади, коровы, овцы и другая крестьянская живность. Скотина радовалась уходу воды, радовалась земле-кормилице. Многие жители пойменских деревень часто загоняли скотину в огороды, обнесённые высоким частоколом. В них животные паслись по нескольку дней, а на ночь их загоняли во дворы. И вот в деревне Залужье произошёл такой случай.
Рано утром, сразу после водополицы, одна баба вышла из избы и зашла в свой огород. Один угол огорода находился в низине, в том углу ещё стояла вода. Женщине показалось, что в ней кто-то хлюпает. «Неужели я вчера не загнала из огорода во двор поросёнка?» — подумала хозяйка и пошла в тот дальний угол огорода поглядеть. Подойдя ближе, она увидела в канаве между прошлогодними грядами голову животного, не похожего, однако, на поросёнка и даже на овцу. Баба, видно, была не из пугливых, вернулась к дому, взяла стоявшие навозные вилы и, подойдя к прежнему месту, со всего размаху вонзила вилы в спину тому животному. Оно оказалось многопудовым сомом.
Тот сом в большую воду зашёл из реки в огород, благо, он был невдалеке, а когда вода убыла, не нашёл выхода из огорода: не пустил его частокол. Так оказался сом в огороде, в ловушке. Тогда почти все жители Залужья отведали сомятины и хвалили бабу за её находчивость и ловкость.
