такой рыбалки было полные штаны. Зачем в такое утро ещё ловить рыбу, когда одной такой щуки-оказии хватало и на похлёбку и на жаркое для семьи в шесть — восемь человек? Бежишь, бывало, домой, неся на палке через плечо такую рыбину, а сердце твое ребячье в груди так и замирает от радости и гордости — вот какая скорая да удачная рыбалка: и пробыл-то на той рыбалке всего несколько минут!
В некоторые утренние либо вечерние зори у мыса «печины» под крутояром берега на жерлицу хорошо клевали судаки. Помню, один раз мы попали на такой клёв судаков, что рыбы одним разом схватили живцов на всех наших жерлицах, из-за чего спутались вместе наши жерлицы, и мы вытащили каждый по судаку одной связкой.
У печины из глубокой ямы на жерлице каждое лето вылавливали много щук, судаков и крупных окуней. Попадались на живца иные окуни фунта на три — этакие полосатые горбачи! Чешуя будто припаяна к окунячьему телу, ничем её было не содрать. Так и варили крупных окуней прямо с чешуей. Зато после варки она снималась легко, как дублёный тулуп с мужицких плеч.
Один только борисоглебский скотник Леха-Козень, тот самый, что выловил в Мологе громадного жереха с ястребом в спине, за каждое лето возле печины брал на жерлицы не одну сотню крупных щук и судаков.
Пойманную рыбу Козень чалил на проволоку, прорезая ножом у судаков и щук мякоть под нижней челюстью. Когда он ехал с рыбалки домой, то почти всегда волочил за своей лодкой большую связку рыбы. На козеньском кукане рыба жила по многу часов, долго не умирала — даже в жаркие дни лета. Козень был рыбак смекалистый, норовил сохранить рыбу живьём до самого дома, чтобы можно было её продать по дешевке оптом совхозным рабочим или преподавателям Борисоглебского техникума.
Ловля мальков недоткой
Как-то отец сказал мне, что Лёха-Козень ловит щук и судаков всё больше на пескарей. В Мологе пескарей водилось много, наловить их — пара пустяков. Пескари были крупные, некоторые больше двух вершков в длину. Мы, хуторские мальчишки, приноровились тогда ловить пескарей недоткой — так у нас называли небольшой бредень для поимки мелкой рыбы, сшитый из редкой холщевины. Пойменские жители и в озерах, и в реках часто ловили недотками окуневый малек, который сушили в печах и на противнях, а зимой с тем мальком варили превосходный суп-похлебку.
Рыбьего малька всяких пород в водоёмах поймы было несметное множество, местами он плавал, словно тучи на за-хмуренном осеннем небе, напоминая живую кашу. Но кроме окуневого малька, никакой другой рыбий малёк для супа не годился — был горьковат. А вот окуневого малька в тамошних озёрах и реках налавливали недотками помногу, особенно в Видинском озере, которое соединялось с Мологой речкой Простью. Бывало, в августе в Видинском озере за одну забродку недоткой два человека подчерпывали окуневого малька столько, что еле уносили его домой. Родившись весной, окуневый малёк под осень вырастал в пойменских водоёмах в среднем до вершка в длину.
В Мологе часто по три человека ловили рыбу недотками из-под вех. Вехой называли срубленный куст дерева, чаще всего ивовый, положенный возле берега реки вершинкой в воду. А комелёк того куста оставляли на берегу. Вехи старались класть в заводях, где течение было слабое. Два человека взабродку обходили веху недоткой-бреднем со стороны реки, а третий орудовал на берегу — оттаскивал веху из воды. Недотками в Мологе ловили обычно по ночам. С вечера до середины ночи под свежие листья вех забиралась и мелкая, и крупная рыба. Рыболовы-недотошники подходили к вехе тихо, не разговаривая, и, обхватив её словно кошелём, нередко чувствовали, как внутри мотни недотки ударялась либо щука, либо крупный язь. Ловили рыбу недотками и жители «горских» деревень. Они приезжали на пойменные луга на покос. Тем покосникам было удобно жить на подножных харчах.
В недотку из-под вех часто попадались пескари. Мы ловили их, как живцов, на жерлицы. Щуки, пескари и крупные окуни брали их — только дай. Наловленных недоткой пескарей мы даже продавали Лехе-Козеню, который за десяток давал нам тогда три копейки, а когда и целый пятак.
Ловля голавлей
В наши дни во всей Волге, да и в её притоках, редко встретишь такую рыбу, как голавль. Он, считай, вымер. А если где-то и сохранился, то в небольших количествах и до крупности уже не вырастает. Голавль чувствителен, привередлив, ему нужна чистая, проточная вода, он не переносит каких-либо чужеродных примесей. Лет сорок назад голавлей было много в самой Волге, во всех её притоках, а особенно в Мологе и Шексне.
В полуверсте от Ножевского хутора, в излучине реки у Борисоглебского острова, левый берег Мологи был крутой — его подмывало стремительным течением весенней воды, а особенно — ледоходом. Берега кромсало льдом не меньше, чем современные бульдозеры ворочают землю на строительных площадках. Смотреть на весенний ледоход было интересно. Большие поля крепких льдин стремительно неслись по течению реки, нередко сваливая своей тяжестью деревья, растущие вдоль самых берегов — толстые вязы, клёны. Как трава от ураганного ветра, гнулись от натисков льда многолетние ивы. Кора прибрежного ивняка и черёмух местами была ободрана ледоходом, словно её выглодало какое-то зверьё. Ярость паводковой воды вырывала стволы больших охапочных дубов. Некоторые вымывались из берегов полностью, и они, скатившись вниз, длинными кряжами валялись в воде у заплесков. Лежали они годами, почерневшие от времени, похожие на гигантские сигары. Снаружи посмотреть, так те дубы были гнилые, дряблые, а внутрь-то не шёл никакой гвоздь. Эти деревья называли чёрным морёным дубом. Старожилов седой древности леса — морёных дубов — по берегам Мологи и Шексны было не сосчитать.
У тех чёрных дубов в заплесках любили стоять голавли, особенно в жаркие дни. И это не было случайностью. В шершавой ноздреватой поверхности дубов заводилось много насекомых. Течение клиньями развевало вокруг дубов бородатые водоросли, похожие на сгустки теней, и
