В паре километрах от этого памятного места — неухоженный мемориальный комплекс в честь воинам 1-го Украинского фронта. Потрескавшиеся плиты зарастают травой, отвалившиеся буквы, запущенность, забвение.
Здесь мы записываем интервью со Степаном Гелета, старшим лейтенантом Красной армии и полковником казачьих войск. Для него война закончилась в 44-ом в 18 лет — орден, медаль «За отвагу» и инвалидность на всю жизнь. Он живёт и работает в Ивано-Франковске — председатель совета областного отделения Всеукраинского объединения ветеранов. Наверное, поэтому для него та война — и Великая Отечественная, и братоубийственная.
— Политика у Сталина здесь тогда была неправильная. Раньше была пропаганда, нельзя было об этом говорить: в 39-ом большевики получили Западную Украину по договорённости с фашистами, и сразу начались преследования, аресты украинских активистов. Их, кстати, в 41-ом массово расстреливали перед отступлением. Так вот — те, кто мог — удирали на запад. А немцы их подбирали. Создавали всякие диверсионные группы и т. д. Использовали всё это очень грамотно!
— Но Вы ведь воевали за Красную Армию. Вас-то немцы не смогли использовать.
— Воевал! Как все! Поймите, вначале войны немец не представлялся абсолютным злом. Люди не понимали этого. Почему четыре миллиона советских солдат сдались в плен немцам до декабря 41 года, а?! Как же так?!.. И только после того как увидели, что немец уничтожает всех, тогда народ поднялся и пошли против них… Но за Сталина не воевали.
— Для Вас ветераны «Галичина» враги?
— Сейчас — нет!
Всех трёх ветеранов привозим на гору Жбир у села Ясенов, что почти у города Броды. Летом 44-го несколько тысяч бойцов дивизии «Галичина» закрепились на ней, отрезав Красной Армии дорогу на Львов (сейчас это международная автотрасса М-06 Киев-Чоп). Колоссальные потери были у обеих сторон.
Поднимаемся на неё. Верх горы когда-то был изрыт окопами, воронками. Но хотя следы той войны уже почти исчезли — покрылись высокой травой, кустарниками, деревьями, но эта высота до сих пор представляет ценность — бои здесь и сейчас продолжаются. На самой вершине разбросаны обломки — остатки взорванного 8-метрового памятника воинам дивизии «Галичина».[143] Рядом — нетронутый крест, видимо, компромиссный для противоположных сторон.
Ветераны разошлись в разные стороны. Молча ходят, думают о чём-то, вспоминают. Мы тоже их не расспрашиваем.
Подошёл пан Малкош и, смешивая украинский с русским, стал взволнованно объяснять.
— Мы же не шли в Белоруссию, не шли в Польшу, в Россию. Мы защищали свою Родину. Свою Украину. Это разве трудно понять?
Подхожу к Степану Гелета. Он тоже переживает.
— Ходил здесь и представил себе, какая здесь была мясорубка.
Здесь, за гору Жбир он не воевал, но последний бой офицера 1-го Украинского фронта недалеко отсюда был не менее кровавым.
— Нас 11 раз поднимали в атаку. Почти все были уничтожены, погибли. Всё вокруг завалено трупами. Крики раненых в ушах. Нигде в кино я такого не видел, чтобы было столько трупов. А я был тогда молоденький — паренёк.
К нам подходят ветераны «Галичины». Все трое стали переговариваться.
— Вот вы сейчас мирно общаетесь. А ведь тогда, окажись вы друг против друга, поступили бы по-другому, — толи спрашиваю, толи утверждаю. Сам понимаю, что глупый вопрос, но мне надо, чтобы они ответили.
— Я был в форме красноармейца, они — в немецкой. Конечно бы, стрелял. Они тоже бы стреляли!
— Да, мы тоже бы стреляли! — удивляется вопросу пан Мулык.
Пан Малкош озвучивает главную претензию ветеранов «Галичины» к противникам — не раз уже это слышал, много читал об этом.
— В бою, когда их в плен брали, мы над ними не издевались. Старались помочь. А они нас в плену расстреливали, раненных жестоко добивали.
— К немцам лучше относились, чем к нам! — вдруг возмущается и режет пан Мулык. — Как же так?!
— Было такое? — спрашиваю.
Ветеран Красной Армии отворачивается:
— Да, да. Было. Было такое.
Потом между собой соглашаются — им троим делить нечего. Накрываем стол, разливаем водку. Самое интересное — тосты разные: «За павших!», «За здоровье!», даже «За Родину!», но ни разу не прозвучало — «За победу!»
— Нет, у меня лично к ним сложное отношение, — говорит бывший разведчик Аркадий Бляхер. — Отрицательное!
14 июня. Беларусь. Брест.
Вечером после съёмок сидим в ресторане в знаменитой крепости с тремя ветеранами Великой Отечественной войны. Сегодня мы устроили им праздник — повели их на выпускной вечер в одной из школ города. Это была реконструкция — выпускные в Беларуси в тот год прошли в первых числах месяца, а руководство на Первом «так рано» не согласилось на командировку. Нам помогли белорусские чиновники: снова собрали школьников, устроили концерт, бал. Особенно помогли Александр Жук из обладминистрации и сотрудник белорусского МИДа Михаил Снопко — поняли мою просьбу и помогли.
— Было очень красиво, — признавался потом Аркадий Моисеевич. — Тогда в 41-м немного не так было. Не было таких причёсок, такой красивой одежды. Мне перешили костюм моего брата: был такой фасон — «чарльстон» — короткие облегающие пиджаки и широкие брюки. Тогда последний крик моды для ребят.
На следующий день после выпускного вечера началась война, и он почти сразу попал на фронт. По сравнению с двумя другими ветеранами — Иваном Лялько и Борисом Карасёвым — Аркадию Бляхеру ещё повезло: для тех это вообще первый выпускной в жизни — в 41-м они не успели.
— Мы тогда танцевали танго, фокстрот, а ещё — румбу, — с горящими глазами он рассказывает им, словно хвастается как подросток перед друзьями. — А школьный вальс — обязательно! Мы его называли «огненный школьный вальс».
А я снова спрашиваю о наболевшем:
— Но вот ветераны из украинской дивизии «Галичина». У них же тоже своя правда была. Разве — нет?
Отвечают наперебой.
— Мы свой долг выполняли. А они?! Немца мы прогнали. Так, что у него пятки сверкали. А их главная вина — что носили немецкую форму. Это предательство!
Ветераны пьют мало — здоровье. Хотя держатся молодцом. Тоже — порода. Другое поколение.
Когда расстаёмся, Аркадий Бляхер вдруг повторяет мысль, которой можно описать судьбы всех прошедших ту мясорубку страшной войны — она убивала и калечила, и не только физически:
— Дааа. Тоска по молодости, которая прошла в окопах, на фронте, появилась после войны. Я в вуз поступил только в 27 лет. Везде опоздал. И это переносилось тяжелее, чем сама война.
А потом одинокий ветеран говорит мне ещё откровеннее:
