Попытка сослаться на Высочайший приказ по Военному министерству, согласно которому «офицеры, взятые в плен ранеными», прямо возвращались в свои части — была безуспешной. Хуже того — я встретил явное недоверие, когда говорил о моих ранах, и встретил его со стороны комиссии, которая ни у одного из вызванных ею лиц не нашла нужным осведомиться о том, в каком положении я находился. Фельдшер, подавший мне первую помощь, и доктор, перевязывавший меня на «Бедовом», вовсе еще не были опрошены, а решение — уже принято… Всего этого я в то время не знал, так как следствие — тайна (от лиц, в нем заинтересованных), был полон недоумений и мучился вопросами: «Неужели они забыли? неужели ничего не могли сказать?» — А их… — просто, не спрашивали…
Я указывал на пример следственной комиссии по делу о сдаче отряда Небогатова, где, несмотря на состоявшийся уже Высочайший приказ о предании суду всех офицеров, председатель настоял на выделении из числа обвиняемых не только тяжело, а хотя бы серьезно раненных. — Но… то был другой председатель.
Я просил медицинской экспертизы, основанной на показаниях фельдшера, доктора и других лиц. Экспертиза была дана. Был вызван лейб-хирург Муринов, но в руках его не оказалось никаких данных, кроме непосредственного освидетельствования шрамов, оставшихся на моем теле, и он дал… весьма уклончивое заключение, умолчав о том, что дает его без всяких оснований. Ведь я-то и мысли не мог допустить, чтобы при назначении экспертизы комиссия не исполнила моего основного требования — опроса свидетелей (повторяю, что следственное дело было для меня тайной); но как он, доктор медицины, призванный для решения вопроса, затрагивающего больше, чем жизнь, мог пренебречь этим обстоятельством?.. После этой, с позволения сказать, экспертизы мне стало очевидно, что в первой стадии дело мое предрешено, и «брыкаться» — бесполезно. К тому же «друзья» из-под «шпица» (а как было разобрать, кто из них предатель, кто нет?) усиленно внушали, что «гласный суд — наилучшая реабилитация», что недаром сам Рожественский требует, чтобы и его тоже судили…
Для руководства следствием и составления обвинительного акта по этому делу наличных сил прокуратуры морского ведомства оказалось недостаточно. 9 января 1906 года их пополнили переводом (из Министерства юстиции) А. И. Вогака, с переименованием его в генерал-майоры. Он-то и выступил в роли обвинителя.
8 апреля 1906 года состоялось заседание комиссии для решения «предрешенного» вопроса, а затем, вскоре же, последовал приказ по морскому ведомству, согласно которому все мы от командира, который, будучи в здравом уме и твердой памяти, не раненный и не контуженный, сдал свой вполне исправный миноносец неприятелю, не сделав никакой попытки к сопротивлению, и до адмирала Рожественского, лежавшего в тот момент без сознания, в борьбе между жизнью и смертью, — должны были занять места на скамье подсудимых…
Относительно приговора я был совершенно спокоен. Никакой суд не мог вынести решения, явно противоречащего очевидности. Никакие уловки и хитрости обвинения не могли ни создать фактов, которых не было, ни опровергнуть свидетельских показаний, данных под присягой, ни сгладить на моем теле почетных шрамов от ран, полученных в бою…
Сам факт «предания суду» казался мне чудовищным!.. Вспоминались первые дни, проведенные в госпитале, ожидание, что вот-вот японцы потащат в суд… Это было бы жестоко, но ведь японцы были бы вправе… Вспоминались мои сомнения — прилично ли будет просить победителей о милости — о замене веревки пулей?.. Представлялась в воображении и такая картина. Суд, русский суд, уже состоялся, но год тому назад, и на окровавленных носилках нас вносят в зал заседания и укладывают на скамье подсудимых… Хватит ли духу у дежурного офицера сказать, обращаясь к нам: «Суд идет! Прошу встать» — или, наоборот, председатель смущенно заявит: «Господа судьи! Почтите их вставанием!..» Много странных, много несвязных мыслей… вплоть до упрека доктору, который «тогда» помешал…
И вдруг — одна, яркая… не мысль, а крик:
«Это ли — цена крови? За это ли мы ее проливали?»
И сразу все остальное погасло, показалось таким мелким, ничтожным, бессильным проникнуть в сердце…
«Сердце захлопнулось» — вспомнилась где-то и когда-то вычитанная фраза…
Со спокойствием, самого меня поразившим (до того момента я весь кипел негодованием), достал я свой дневник, поискал и нашел нужную страницу: «30 октября. — Последний день в плену… Дорогая Родина! Тебе — привет!.. Судьба сберегла… Для чего? — Для службы Тебе!.. Клятву, страшную клятву даю: — Тебе весь остаток моей жизни, все силы, всю кровь!.. Тебе — все!..» Прочел, усмехнулся наивности изложения, хотел вырвать, смять и бросить в корзину, но… раздумал. Только зачеркнул и написал поперек: «Родине — да. А с вами — в расчете».
Даты жизни Владимира Семёнова
1867 — родился в Петербурге.
1880–1887 — учеба в Морском корпусе.
1888–1892, 1895–1901 — плавания в Балтике и в Тихом океане на крейсерах. Среди этих кораблей — будущие герои морских сражений войны с Японией — «Владимир Мономах», «Дмитрий Донской», «Россия», «Рюрик».
1893 — участие в Енисейской полярной экспедиции на «Малыгине». Производство в лейтенанты.
1894–1895 — учеба в Николаевской морской академии.
1900 — участие в подавлении боксерского восстания в Китае. Награжден орденом Анны 4-й степени за взятие фортов Таку.
1901–1903 — служба адъютантом штаба Кронштадтского порта. Командование по совместительству миноноской № 29.
1903 — публикация двухтомника стихотворений.
Январь 1904 — назначение в Порт-Артурскую эскадру Тихоокеанского флота.
Февраль 1904 — командование «Решительным». Перевод старшим офицером на «Ангару».
Март 1904 — производство в капитаны 2-го ранга. Назначение старшим офицером на «Диану».
Март — июнь — участие в ночных боях на рейде и в дневных операциях у побережья Квантуна. Работа переводчиком в штабе эскадры.
Июнь 1904 — письменное обращение к командующему эскадрой с предложением прорываться во Владивосток.
Июль 1904 — участие в Шантунгском сражении. Прорыв подбитого крейсера на юг, переход к берегам Индокитая и разоружение корабля.
Август — сентябрь 1904 — отъезд из Сайгона. Присоединение ко 2-й Тихоокеанской эскадре в Либаве в качестве пассажира.
2 октября — отплытие на борту «Князя Суворова» из Либавы в Тихий океан.
Ноябрь — назначение одним из четырех флагманских штурманов эскадры.
Февраль 1905 — назначение начальником военно-морского отдела эскадры.
