Рисование не оставлял, и все на военные темы. Я начал думать в девятом классе: идти в военное училище или стать художником? Уезжать на учебу — нужны средства, а их нет. Отец работал директором Стройбанка, не пил, но зарплаты его хватало нам только на самое необходимое. Мать вела хозяйство, я и две сестры вкалывали по хозяйству. Жили хорошо только благодаря физическому труду. Держали лошадь, корову.
Десятилетки в Горно-Алтайске не было. В техникум и педучилище я не хотел идти. И тут как раз — появилась у нас художественная школа, филиал Пензенского училища. Организовал школу Григорий Иванович Гуркин, старый художник, ученик великого И. И. Шишкина. В 1934 году я поступил (был принят единогласно) в новую художественную школу. Из 50–60 человек зачислили 15–16. Учились мы три года без перерыва на летние каникулы — за курс среднего художественного училища. И все в стиле строгого реализма. Вот тут мне пригодилось знание русских классиков, когда исполнялись задания по иллюстрации книг в графике, рисунках. Я вошел в пятерку лучших в своем наборе по живописи, композиции, иллюстрациям и т. д., за что нам, этой пятерке, выдавалась повышенная стипендия в 60 рублей (против 35 в педучилище, где мы были прикреплены на «кошт»). Талантливые были ребята мои однокашники: Леонид Богданов — блестящий портретист с натуры; Александр Пьянов — автор изумительных композиций в графике; Родион Александров — отличный рисовальщик с натуры; Михаил Белоносов — пейзажист… Вел наш курс Алексей Алексеевич Луппов — ученик К.С. Петрова-Водкина. Руководил школой Евгений Григорьевич Дулебов — хороший портретист. Мы не знали выходных дней, летних каникул. Задания на дом — этюды, натура. Летом уходили в горы с этюдниками и рюкзаками. Это был тяжкий труд. Из 30 принятых с начала 1933 года к июлю 1937-го отсеялась половина — не выдержали.
Я предпочитал пейзажи. На природе я вырос. Какие виды в Горном Алтае — многим известно. Зайдёшь на гору — видны Бабурган, Чептоган. Ходили с этюдниками пешком, человек десять, на Телецкое озеро. Гуркин пишет этюд, ты сиди позади, тоже пиши, смотри, как он работает. У нас был только реализм, никакой абстракции, модерна.
В 1937 году, после трех лет учебы, получил я свидетельство об окончании школы с правом преподавать в средних школах и техникумах, иллюстрировать книги. Работал поначалу заведующим клубом в селе Элекмонар и художником. Получал зарплату за себя, сторожа и техничку в Чемальском доме отдыха ВЦИК СССР, которым заведовала ссыльная жена «всесоюзного старосты» М.И. Калинина, Екатерина Ивановна, с которой мы не раз, при подписи чеков, беседовали на литературные темы. Это была прекрасная, жизнерадостная (возможно, старавшаяся скрыть свою трагедию) элегантная женщина. Потом, как говорили в области, она исчезла в ГУЛАГе навсегда… В 1935 году в Горно-Алтайск пожаловал сам Михаил Иванович. Мы, ребята, забрались на крышу облисполкома и с верхотуры глазели на него, садящегося в эмку. На прощание он помахал провожающим чинам своей шапкой — каракулевым пирожком…
Надо сказать, жизнь оставалась трудноватой. Чтобы купить себе красивую рубашку, шелковую майку, мы, школяры, с седьмого класса летом подряжались пилить дрова на почте, в облсберкассе, других мелких учреждениях, располагавшихся в деревянных старых домах, откуда уехали «богатеи». Такая команда одноклассников была и у меня — Василий Беспалов (умер в 1988 году), Виктор Голо-мазов (убит на фронте в Отечественную) и я дружно трудились с пилой и колунами. Потом нас подучили и подрядили тянуть по городу радиолинии. Лазили по столбам на «когтях». Получив денежки, бежали в промтоварный универмаг, оставшийся от купца. Дают шелковые майки с коротким рукавом! Народу — тьма! Снимаем с себя рубашки и по пояс голые ныряем в толпу. С заветного прилавка хватаем, что надо нам купить, и — к кассе под крики: «Воры, держите их!» Но все обходилось. К тому же мы были парни довольно-таки физически сильные. Летом работали на строительстве новой почты, сберкассы, большого магазина. Поднимали наверх носилками кирпич, цемент и т. д.
Пристрастились к занятиям спортом. Работали на брусьях, турнике, разгонялись по кругу на «гиганте», играли в городки… Успевал я и дома по весне: 12 соток огорода будто плугом вспахивал за пару дней, а уж потом матушка со старшей дочкой Наташей сажали что надо. Но и я имел «свои» грядки: сажал табак, который по осени срезал, сушил, складывал и сдавал в потребкооперацию. Зарабатывал на костюмчишко, хоть и полушерстяной, но приличный. В девятом классе у меня была сила — некуда девать. Сказались здоровое детство и отрочество: днями гоняли по горам, жевали до оскомины корни солодки, кандык, слизун, ягоды дикой малины, смородины, которые ведрами приносили домой.
Идём со школы вечером. На мосту через речку Майму останавливаюсь. Говорю своим друзьям Беспалову и Голомазову: «Только не ниже живота, бей во всю силу!» И они начинали меня дубасить по плечам, по груди, в живот. Тело пружинило и наливалось силой. Своего рода русский кулачный бой.
Но вот повзрослели. Моих дружков Ваську и Витьку в художественную школу не приняли — нет и близко способностей к искусству! Витька поступил в педучилище, третье среднее учебное заведение в городе (еще были зооветтехникум, фельдшерско-акушерская школа и вечерний рабфак для взрослых).
На третий год учёбы мы, пятерка лучших, участвовали в московских художественных выставках, откуда получали некоторые суммы за проданные работы. Это было весьма престижно.
Дружил я с беднейшими ребятами, но умными, или из интеллигентных семей, но простыми в общении, как сам я. Так подружились мы с Игорем и Олегом Кабальеро — испанцами, их отца сослали на Алтай. Отец, лет сорока пяти, работал директором Госбанка. Он не раз выезжал с нами в лес, в деревушку староверов Сиульту. У костра, жаря на палочках пойманных хариусов, исполнял арии из опер и по-русски, и по-испански, да так, что позавидовать мог бы иной профессионал. Я дружил с мачехой Игоря и Олега, она была лет на двадцать моложе мужа. Это была красавица-испанка из дворянской семьи. Она прекрасно рисовала.
Надвигалась страшная пора репрессий… В 1938 году семья Кабальеро исчезла. Я потерял прекрасных друзей. Отец их застрелился, мачеха уехала в Испанию. Ребята навсегда уехали из города.
Надо сказать, что в середине 1930-х годов в Ойрот-Туре (Горно-Алтайске) проживало много ссыльных интеллигентных семей разной национальности — поляков, словаков и чехов, австрийцев. Были и русские из дворянских фамилий. Человек пятьдесят корейцев организовались в овощеводческую артель. Это был расцвет города и области. Вечером — будто на Невском проспекте, красивые люди в красивой одежде. Руководящие должности в госучреждениях занимали они. Правда, нас, местных, эти приезжие, как правило, сторонились. О себе не говорили. Это было смерти подобно, как мы поняли потом…
