В сентябре 1962 года я начинаю обучение в средней классической школе Св. Кутберта в Ньюкасле. Каждое утро в восемь часов я выхожу из дома и сажусь на поезд до Центрального вокзала, потом еду на автобусе № 34 до Вестгейт-роуд, на которой расположена школа в западной части города. До школы я добираюсь почти за час. С улицы главное здание школы выглядит зловеще и мрачно, словно вступительные кадры из хоррор-фильма. Взгляд притягивают угрожающе темные многостворчатые окна кирпичного здания готической архитектуры и скучные серые пристройки с классными комнатами, несмело расползающиеся от главного корпуса, будто опоясывающий лишай. Здесь я провел семь лет своей юной жизни, и мой первый день в школе не предвещал ничего хорошего.
В тот день мама настояла на том, чтобы проводить меня до школьных ворот. Она не то чтобы волнуется, ведь я уже давно привык ездить один на общественном транспорте, просто ей интересно взглянуть на здание школы. Я знаю, что это плохая затея. Кроме этого я уверен, что было неправильно заставить меня надеть короткие штанишки и идиотскую школьную бейсболку. Я готов рвать и метать всю дорогу в поезде до Ньюкасла и в еще большей степени в автобусе № 34, набитом учениками в форме моей школы: бордовых пиджаках и полосатых галстуках. Как и большинство сверстников, культурная среда подготовила меня к тому, что ритуальный отказ от матери является необходимым элементом становления настоящего мужчины, ведь он не должен быть привязан к подолу материнского платья, а если это происходит, последствия для его развивающихся архетипических и исконных мужских качеств будут самыми неблагоприятными. Я пристально всматриваюсь в окно автобуса и стараюсь всем своим видом показать, что не имею никакого отношения к симпатичной блондинке, которая настаивает оплатить мой проезд и что-то говорит, ни на секунду не замолкая.
Когда автобус подъезжает к остановке около паба Fox and Hounds, где мы выходим и небольшое расстояние идем до школьных ворот, я уже вне себя от бешенства. Я пытаюсь оторваться от матери и перехожу почти на бег в надежде, что никто из учеников не заметит, что меня сопровождает один из родителей. Тем не менее мама не отстает. Вот мы у школьных ворот, где оба чувствуем себя невообразимо подавленными мрачным видом учебного заведения. Я тут же вливаюсь в поток учеников, хотя в душе чувствую, что с удовольствием вернулся бы бегом вместе с матерью в Уолсенд. Я даже не оборачиваюсь, что наверняка маме очень неприятно, и бросаю ее у ворот, даже не сказав «пока». Мама возвращается домой грустной и одинокой.
То, что в первый день учебы до школы меня провожала мама, было далеко не самым страшным. Я оказался как минимум на голову выше всех одноклассников. Выше даже тех, кто был на год старше и учился в другом классе. Ростом я был, как ребята, которые учатся в школе уже третий год. Я выглядел предельно глупо в своих коротких штанишках. Я сгорал от стыда в течение нескольких недель. В основном меня третировали ребята постарше, считавшие меня настоящим неандертальцем и насмешкой над собственными мужественностью и достоинством. Меня дразнили, называя именем персонажа гиганта Ларча из сериала «Семейка Аддамс».
Каким-то чудом благодаря шуткам и дипломатии мне удается никого не избить и сделать так, чтобы не избили меня. Лишь ближе к зиме мама соглашается купить мне серые фланелевые брюки, и я могу вздохнуть с облегчением. Но к тому времени я уже успел как-то ассимилироваться и привыкнуть к тому странному месту, в котором оказался.
В этом учебном заведении учится около двух тысяч мальчиков, набранных из разных мест со всей округи, включая приходские школы, расположенные в предгорьях на севере. В демографическом смысле среди нас есть представители среднего класса, сыновья католиков, врачей, адвокатов, шахтеров, судостроительных и заводских рабочих. И даже один сын молочника.
Некоторые из моих одноклассников живут в благополучном районе Даррас-Холл на северо-западе города. Они будут приглашать меня к себе в выходные домой. Ребята живут в отдельно стоящих на больших ухоженных участках домах с гаражами на две машины. В домах стоят огромные холодильники, есть масса картин и книг, стереосистемы и другие атрибуты жизни среднего класса. Меня выдергивали из задворок моего детства и пересаживали на стриженые лужайки. Возможно, это было обнадеживающим знаком того, чего я могу добиться после получения хорошего образования. Однако в то же время это заставляло меня чувствовать свою отчужденность и маргинальность, ведь я не был таким удачливым и успешным, как они, и стыд за то, откуда я пришел, и совершенно не хотелось стремиться к тому, чтобы было, как у них.
Школой Св. Кутберта управляли священники. Директором был преподобный Кэннон Кэссиди – такой рьяный служитель Господа, каких еще надо поискать. У него лысая голова, толстые черные брови над непроницаемыми запавшими глазами на похожем на труп лице, что придает ему театральное выражение оперного злодея. Я не знаю в школе ни одного человека, который бы не боялся директора как чумы. Я совершенно уверен в том, что в глубине души он добрый и приличный человек, который желает нам только лучшего, но он управляет школой железной рукой, поддерживая образцовую дисциплину. Заместителем директора является преподобный отец Уолш. Насколько я знаю, он не преподает ни один предмет и его единственной обязанностью в школе, судя по всему, является наказание палкой неудачливых мальчиков, которых отправили к нему за такие мелкие провинности, как опоздание на урок, рисование в учебнике или, что случается крайне редко, за дерзкое поведение, курение, матерщину или драку. В течение одного года обучения я поставил рекорд, получив за семь раз в общей сложности сорок два очень болезненных удара палкой по заднице, то есть был наказан абсолютно непропорционально тем нарушениям, которые совершил. Мне казалось, что меня наказали за то, что я оказался не в том месте не в то время вместе с теми, с кем не стоило находиться, и с неподходящим выражением лица.
Наказание называлось «шесть сильных», что, на мой взгляд, является очень странным эвфемизмом, плохо передающим причиняемую боль. Обычно для получения наказания провинившегося после обеда отправляют в главное здание. При входе слева расположена часовня, из которой в узком коридоре еще чувствуется запах благовоний прошлой службы – святой запах ритуального жертвоприношения. Чаще всего перед дверью сидит не один, а несколько провинившихся, ожидающих наказания. Начинаются занятия, и в школе становится тихо. Настенные часы медленно тикают, а мы, осужденные, ждем каждый своей очереди, молчим, не смея говорить. Мы можем ждать
