Проходит Вербная суббота, наступит седьмая неделя, опять прежняя церемония: мытье полов, чистка посуды, хождение в баню, похмелье и обеды в пятнадцать блюд без масла и горячего. Купчихи опять сидят дома и приготовляются к празднику. У купцов же дела по горло: на последней неделе в Гостином дворе с утра до вечера слышится перебранка — это купцы производят расчеты: хозяева ругают мальчиков, что много наели у хлебников, а хлебников ругают, что много приписали, что «мальчик умный и столько не съест»; пирожники, сапожники, портные бранятся с приказчиками, и все это заканчивается бранью самих хозяев между собою. Так начинает проводить и оканчивает Великий пост наше купечество.
Пост выдерживается, как видно, не в количестве поедаемого, а в том, чтобы в нем не было ничего скоромного, и мы не раз были удивлены, смотря на трудно воображаемое количество съедаемого, по два, по три хлёбова, за одним столом на разные соусы, каши и жареное, особенно в праздники… Пост сообщает Замоскворечью особенный запах, особенно в Петровки летом: оно все пропитывается зловонием постного масла, луку и разных припеков. На рынках вонь страшная; непривычному человеку она туманит голову и мгновенно вызывает тошноту; рыбные, зеленные лавки прибавляют своего запаха; бочки дешевых русских селедок, полувысохших на 30-градусном жару — хоть бы, например, нынешнего лета, — производят трудноутоляемую жажду; квасу употребляется громадное количество, и это потребление уже давно вызвало оригинальную промышленность — варение кваса, чем только одним и занимаются несколько лиц.
Представьте себе при этом любимую привычку этого населения спать на мягких перинах, почти не открывать окон и одеваться на ночь потеплее, прибавьте еще соседство натопленной русской печи, особенно летом, и вы поймете, почему в здоровом русском племени, при здоровом климате Москвы разыгрываются целые сотни разных неизлечимых простуд, почему скоро стареют московские женщины, эти девушки-пышки, почему здоровый розовый цвет их лица скоро переходит в матово-изжелта-бледный, отчего эта дряблость, вялость, недеятельность, напоминающие Восток, и отчего смертность, особенно при появлении какой-нибудь эпидемической болезни, значительна за Москвой-рекой.
Только сады и значительные пространства еще от многого спасают наше Замоскворечье. Театр бы, да побольше дельного чтения, и дело бы уладилось.
Кстати, при речи о состоянии здоровья коснемся замоскворецких больниц. Их там четыре: Петропавловская, Голицынская, Городская и Горихвостовская для неизлечимых больных… Мы не имеем ни места, ни времени, ни даже подробных сведений, чтобы войти в отчетливый разбор московского больничного быта, которым бы пора заняться по примеру г. Троицкого, так хорошо очертившего его в Петербурге *; мы скажем только покуда об общих чертах быта этих больниц — говорим, покуда, потому что имеем надежду в скором времени представить довольно подробный очерк современного состояния одной из них, много похожей на все прочие… С виду каждая из больниц — большое, чистое, разумеется, каменное здание, с садами и с значительным пространством принадлежащей ему земли; такова особенно Петропавловская. По общим отзывам, в способах лечения во всех больницах царствует рутина, эта могучая царица всего богоспасаемого Замоскворечья. Что оставляют за границей, то тут часто только вводят, будто для опыта, если не годилось там, то не годится ли для русской натуры, — говорят, что она особенная! Прислуга крайне невежественна и груба… Больной, чтобы иметь право пользоваться ею, должен необходимо платить ей; выздоравливающий неминуемо тратит на пищу свои деньги. Вентиляции почти нет. Каминов — и слыхом не слыхать. Книг для чтения — нет. Назначены дни посещения, и трудно решить, почему оно не дозволено ежедневно. Погребения крайне небрежны: возят на полуразрушенных дрогах, кладут в едва сколоченные гроба. Больницы Замоскворечья, как и вообще наши больницы, стоят самым темным и пугающим призраком в глазах нашего народа; только беспомощность и крайняя бедность принуждают обращаться к ним… что касается Горихвостовской больницы, то это самый лучший самый утешительный памятник А- 11. Горихвостову; он много выше самых высоких олоколен. Д. П. Горихвостов оставил по себе три памятника, в которых довольно ясно выразилось, что он понимал наши нужды: 1) эту больницу; 2) училище для образования девиц духовного звания, на которое представителям нашего духовенства пора бы обратить более внимания, и 3) дом для призрения вдов фармацевтического звания, который устроен им по мысли покойного доктора П. Н. Кильдюшевского… В наше время не должно забывать таких благотворителей. К более или менее благотворительным заведениям Замоскворечья, между прочим, принадлежит Варваринский сиротский дом, учрежденный А. И. Лобковым в память дочери его, г-жи Понырко: образование там ограниченно, воспитываемые девочки никуда больше не идут, как для домашней прислуги, и ничему не учатся, кроме чтения и письма, но и за то спасибо. К благотворительным же заведениям Замоскворечья принадлежит и помещенная на краю его, в Андреевской слободе, Андреевская богадельня. Она содержится благотворительностью московского купечества и суммами, пожертвованными разными лицами. В последнее время там выстроен огромный корпус, в котором помещаются 800 призреваемых из купеческого и мещанского звания. Цель и название — прекрасные, но, как угодно, нельзя не подивиться такому обществу, которое, сделав действительно доброе дело, махает потом на него рукой. Нам не раз случалось видеть, как некоторые из нашего купечества, подав копейку, давали не краснея для лобзания бедняку свою благотворящую руку. На такое омерзительное дело можно, даже и следует махнуть рукой; а как же оставить без внимания серьезное общественное благотворение, как же отдать его в руки одному, хотя бы и действительно добросовестному человеку, как вверить ему покой и последние дни жизни своих обедневших братии!.. Неужели общество не имело случая убедиться, что многие и из его членов не раз зазнавались, когда уж слишком много вручали им в руки? В службе бездоходной и заставляющей еще и самого тратить — можно быть бескорыстным, а там, где деньги под руками и притом нет никакого контроля, мало как-то к этому шансов. Дом градского общества выбирает по выборам на службу, для наблюдения за управлением богадельни, экономов; но эти лица, вероятно, по дальности расстояния, приезжают сюда очень редко, и много вероятия к тому, что смотритель богадельни разыгрывает с ними сцены, похожие на столкновения городничего с Хлестаковым… Старосты Дома градского общества, несмотря на прямую обязанность к своей службе, не обращают на Андреевскую богадельню никакого внимания, а градской голова не находит нужным беспокоить себя… А между тем нередко слышатся вымогаемые настоящим ходом управления и обращения жалобы призреваемых, жалобы, звучащие правотою и искренностию, что престарелых стариков заставляют работать такие работы, которые им уже не по силам и т. п. Больно видеть, как ловкий человек отводит глаза нашему, кажется, во многом проницательному купцу и мудрит над дошедшими до бедности людьми, дошедшими, может быть, потому, что в жизни своей были честны и не имели храбрости играть втемную… Участь и недолгий, хотя бы только сносный покой 800 человек, кажется, стоят того, чтобы обратить на них хотя несколько большее внимание!.. От этих заведений с чисто благотворительным характером перейдем к учебно-благотворительным. На первом плане в этой группе, основанной и содержимой Московским купеческим обществом на суммы частных благотворителей, стоит московское Мещанское училище, им управляет совет из градского головы и избираемых особо для того купцов-членов и эконома… Учебною частию с начала основания и до сего времени управляет одно лицо. Совет, что ему и можно извинить, мало понимает в учебной части заведения. Всю эту учебную часть легко можно характеризовать метким стихом Грибоедова.
