Фритьоф не знал, что женщина, которая, как он говорил потом, могла бы оказать влияние на всю его последующую жизнь, в эти зимние дни писала своей подруге:
«Я нахожусь в настоящую минуту под влиянием самого увлекательного и возбуждающего чтения, какое мне когда-либо случалось встречать. А именно, я получила сегодня от Н. небольшую статью его с изложением плана предполагаемой поездки по льдам Гренландии. Прочитав ее, я совершенно упала духом. Теперь он получил от датского коммерсанта Гамеля 5000 крон на это путешествие, и, конечно, ничто на свете не в состоянии будет заставить его отказаться от этой поездки… Сегодня я разговаривала о нем с Б., который находит также, что работа Н. просто гениальна, и уверяет, что Н. слишком хорош, чтобы рисковать своей жизнью в Гренландии».
Нансен узнал об этом письме лишь после внезапной смерти той, которая его написала…
Теплыми ночами Фритьоф сидел над диссертацией, а холодные коротал на скале возле Бергена, испытывая спальный мешок или палатку. Он брал уроки эскимосского языка, учился перевязывать раны, варить обед, штопать одежду. Внезапно Фритьоф исчезал из города и двое-трое суток пропадал в горах, приучая себя к дальним переходам без питья и пищи.
У него едва хватало времени, чтобы заглянуть в газеты, которые то объявляли его план легкомысленным, не стоящим того, чтобы тратить чернила на его опровержение, то принимались доказывать, что не найдется ни одного безумца, который пошел бы с Нансеном в Гренландию.
«Внимание! — жирным шрифтом печатала одна газетка. — В июне текущего года консерватор музея Фритьоф Нансен даст представление — бег на лыжах с препятствиями по материковому льду Гренландии. Лучшие места для зрителей — трещины. Обратных билетов можно не брать».
Но каждая почта приносила ему вместе с газетами конверты со знакомыми и незнакомыми марками. Уже около сорока человек — норвежцы, шведы, датчане, голландцы, англичане, французы — соглашались пойти с ним через Гренландию.
Отобраны пять спутников, готово снаряжение, окончательно уточнен маршрут. За четыре дня до отъезда Нансен поднялся на кафедру Кристианийского университета. В его диссертации были новые, оригинальные идеи, в которых почтенные жрецы науки просто не стали разбираться. Они единодушно присудили Нансену докторскую степень: все разно этот молодой безумец, вероятно, погибнет во льдах Гренландии, и, в конце концов, безразлично, будет ли в некрологе высказано сожаление о безвременной смерти просто Нансена или доктора Нансена.
Перед отъездом Фритьоф обошел всех друзей. Был он и у исследователя Гренландии датчанина Ринка, который давал ему уроки эскимосского языка. Жена Ринка, провожая Нансена до дверей, со смехом сказала ему:
— Надо вам когда-нибудь отправиться и к Северному полюсу!
— Так и будет! — промолвил Нансен, исчезая в дверях.
Госпожа Ринк не поняла — пошутил молодой норвежец или сказал это всерьез.
Давно уже не было в водах возле Гренландии такого трудного ледового года, как 1888-й. И не следует особенно винить капитана Мауритца Якобсена в том, что он не сумел пробиться на «Язоне» поближе к берегу. Впрочем, Крефтинг бы, наверное, пробился! Но отчаянный капитан «Викинга» схватил в одном из плаваний неизлечимую болезнь, и вот уже два года, как его не стало…
Нансен и Якобсон были старыми знакомыми. Ведь «Язон» вместе с «Викингом» тоже метался во льдах в поисках детной залежки. Сколько лет прошло с тех пор? Неужели уже шесть? Но в представлении молчаливого, флегматичного Якобсена Нансен остался взбалмошным юнцом, способным лишь гоняться за медведями. В голове Якобсена никак не укладывалось, что теперь этот юнец — начальник серьезной и опасной экспедиции.
Впрочем, опасной — да, с этим можно не спорить, а вот насколько она серьезна? Капитан помнил, что, когда в Гренландию собрался «старый Норд», у того был свой пароход. А господин бывший студент и его компания сели на «Язон» простыми пассажирами. Он, Якобсен, сразу сказал, что не берется доставить их на восточный берег Гренландии; он обещал лишь высадить Нансена на дрейфующий лед как можно ближе к этому берегу; и капитан ясно оговорил, что займется «всей этой канителью» лишь попутно со своим главным делом — промыслом тюленя.
Первый раз «Язон» подошел к кромке льдов в июне. Это время было бы самым подходящим для высадки. Но оно было не менее подходящим для промысла хохлача. И капитан Якобсен повернул прочь от берега Гренландии. Целый месяц команда «Язона» била тюленей. Фритьофу оставалось только взяться за ружье и вспомнить старое; но он с тревогой считал бесполезно уходящие дни и недели короткого лета.
Наконец в середине июля «Язон» снова подошел к берегам Гренландии. В бинокль можно было различить черные, угрюмые скалы, громоздящиеся над фиордом Сермилик, который Нансен наметил для высадки и откуда предполагал начать пересечение острова. Пояс движущихся льдов отделял берег от «Язона». Льды не были особенно тяжелыми. Крефтинг бы повел в них судно без колебания. Но Якобсен качал головой, и Нансен поторопился сказать ему, что экспедиция высадится здесь, чтобы не подвергать судно риску.
Воздух напитан дождем, строчки последних торопливых писем расплываются на влажной бумаге. Фритьоф заклеивает толстый пакет: в плавании ему удалось дописать работу по анатомии угря. Запечатав письма, он поднимается в «воронье гнездо».
До берега километров двадцать, не меньше. Все пространство рябит разреженным льдом. Кое-где темнеет чистая вода. У далеких береговых гор тускло светится гигантский ледник, ползущий к морю.
Нансен осторожно развертывает карту; дождевые капли гулко стучат по плотной бумаге. Он засекает компасом направление. Уже семь вечера. С мокрой палубы «Язона», задрав голову, на него вопросительно поглядывают спутники.
Что они чувствуют сейчас? Капитан Отто Свердруп дымит трубкой как ни в чем не бывало. Улуф Дитриксон тоже спокоен; этот пехотный лейтенант — сама дисциплина и воля. Кристиансен Трана, кажется, насвистывает что-то; вероятно, для того, чтобы скрыть волнение. Тране двадцать четыре года, и он провел их в деревне за плугом. Но Трана вынослив, не боится никаких лишений, у него золотые руки.
Что касается Балто и Равны… Да, вчера оба лопаря откровенно сознались, что отчаянно трусят. Их маленький народ много веков кочует по горной тундре на крайнем севере Норвегии. Лопарю нипочем снега и морозы, но море для него — чужая, враждебная стихия.
