Помимо борьбы с савинковским подпольем у чекистов хватало и других забот. Как раз в это время ВЧК приступила к осуществлению крупнейшей операции под кодовым названием «Трест». Она была рассчитана на активное противодействие зарубежным белоэмигрантским организациям, вынашивающим планы реставрации самодержавия в России. Основанием для проведения этой длительной крупномасштабной операции (она началась в ноябре 1921 года) послужило перехваченное письмо белогвардейца Артамонова, адресованное в крупный зарубежный антисоветский центр — так называемый «Высший монархический совет». Письмо пролило свет на намерения монархистов создать на территории Советской России свою организацию, причем важная роль отводилась в ней ответственному работнику Наркомпути А. А. Якушеву.
Якушев был арестован чекистами. На первых же допросах он признал бесперспективность борьбы монархистов против Советской власти и выразил желание включиться в активное противодействие тем, кто добивался реставрации царизма.
Руководство ВЧК приняло решение легендировать в Москве создание антисоветской организации под условным названием «Трест».
Еще в ходе операции ВЧК против «Союза» в Западном крае был арестован некий Опперпут (он же позднее Эдуард Оттович Стауниц), выходец из латышской деревни, дослужившийся в мировую войну до золотых погон. В НСЗРС его завербовал бывший гвардейский офицер Гельнер. Опперпуту предстояло стать одним из заметных действующих лиц в операции «Трест», которую начали вести чекисты под непосредственным руководством Дзержинского и Менжинского против белогвардейских эмигрантских организаций и против иностранных разведок…
* * *
Впоследствии Опперпут в своих воспоминаниях, изданных в Берлине (с ведома ГПУ, чтобы изобличить савинковцев и отрезать от них Опперпута), так описывал его вербовку савинковцами: «К началу октября 1920 г. я занимал в г. Смоленске должность пом. начштаба комвойсками внутренней службы Западного фронта. Раз на выходе после вечерних занятий из помещения штаба ко мне подошел молодой человек лет 27–30. Манеры и обращение выдавали бывшего офицера.
Видно было, что он поджидал меня у выхода, не желая по какой-то причине заходить в штаб. Он отрекомендовался Заржевским и подал мне записку от моего старого близкого знакомого по службе в Гомеле Гельнера, в которой тот просил удовлетворить просьбу подателя».
Заржевский, прощупывавший по заданию Гельнера настроение его бывшего сослуживца, охарактеризовал Опперпута как типичного оппозиционно настроенного к большевикам эсера.
…Странный это был человек. Еще молодой, боевой, физически крепкий и внешне привлекательный, он на свою беду был наделен непомерным тщеславием. Энергичный и изворотливый, он не обладал должной целеустремленной волей. Личная храбрость и склонность к авантюризму причудливо сочетались в нем с капризностью, непостоянством, быстрой сменой настроений. Твердых политических убеждений у Опперпута не было, поэтому без контрреволюционного воздействия извне он до поры до времени просто служил в Красной Армии. Пока не выплыл на его горизонте Гельнер. Заржевский, кстати, ошибался, когда уверял Гельнера в чуть ли не врожденном антибольшевизме Опперпут та: к моменту их встречи в Смоленске тот относился к правящей партии безразлично. Другого дела, кроме военного, он не знал, служить, кроме как в Красной Армии, было негде, вот он и служил.
Карьера в Красной Армии не соблазняла Опперпута, потому что не сулила ему никаких материальных благ, ни красивой, тем более шикарной жизни.
Опперпут занимал достаточно важный пост помощника начальника штаба войск внутренней охраны Западного фронта. Такой человек был настоящей находкой для НСЗРС. Одного не предвидели эмиссары «Союза»: двойственного, колеблющегося, противоречивого характера этого странного человека, которого могли использовать не только они, но и другие, более высокие мастера конспирации…
А пока что Опперпут вступил в НСЗРС и вскоре стал членом руководства савинковского подполья на советской территории. Подрывные возможности его значительно расширились с переводом на новую должность — начальника укрепрайона Минска.
Гельнер зря времени не терял: сумел образовать губернский комитет «Союза», ряд уездных комитетов. Он полагал, что при хорошо налаженной пропаганде, распространении соответствующих прокламаций может произойти дальнейшее расширение организации. О напечатании в большом количестве нелегальной литературы в Гомеле нечего было и думать. Оставалась Варшава. Но туда надо еще добраться. Кто может это сделать лучше других? Само собой разумеется, Опперпут. Гельнер убедил комитет послать в Польшу Опперпута, чтобы тем самым проверить его заодно и на серьезном задании.
Без особых трудностей Опперпут получил отпуск якобы для лечения старой окопной болезни — ревматизма и направился в местечко Кайданово. Ревком здесь только-только организовывался, охрана границы осуществлялась примитивно — отдельными постами на главных дорогах. Опытный военный, Опперпут легко перешел границу и приехал в Варшаву.
Каждого, кто нелегально прибывал из Советской России, польская контрразведка передавала савинковцам. Заключили в изолятор и Опперпута. Здесь его допрашивал какой-то казачий есаул в присутствии офицера французской военной миссии. Убедившись, что гость из-за кордона действительно активный работник НСЗРС, савинковские контрразведчики освободили Опперпута, отвезли его в гостиницу «Брюль», где он и предстал пред очи самого «вождя».
Савинков мгновенно оценил, какие возможности для подрывной работы в Советской России открываются перед его людьми, если правильно использовать служебное положение этого человека. И Борис Викторович постарался: обласкал Опперпута, уделил ему максимум своего внимания, снабдил инструкциями, дал деньги и 80 тысяч прокламаций. В последующие месяцы Опперпут еще четыре раза переходил границу, встречался с Савинковым, доставлял польской и французской разведкам сведения военного, политического и экономического характера.
Гомельская губчека довольно быстро узнала о распространении в городе контрреволюционных листовок, а также о подозрительных действиях некоторых военспецов. Было решено произвести обыски у командира запасного батальона Щербы, уездного военрука Максимова и военврача Моисеева. Поначалу обыскали комнату Максимова. Ничего компрометирующего не обнаружили. Чекистам впору было извиняться за причиненное беспокойство и уходить с пустыми руками. На всякий случай уполномоченный Гомельской губчека Владимир Павлович Алексеев решил осмотреть нетопленую печь. Ему показалось странным, что на улице холодно, а печь не топится, хотя дров на дворе достаточно. Алексеев разгреб старую золу в печи и… обнаружил жестяную банку. В ней была запрятана иностранная валюта. На простой вопрос: «Откуда?» — Максимов ничего вразумительного ответить не мог.
