Но подумав о том, что я увидел вокруг, я понял, какой чести удостоился этот покойник и как велики человечность и мужество тех, кто похоронил его. Вокруг, среди моря пламени, валялись убитые и агонизирующие, их тела гнили, но живые ступали по ним, не замечая этого.
Оказавшись в бункере, я понял, что дом над ним лишь недавно сгорел. Стены были еще раскалены, от них шел страшный жар. Люди просто жарились здесь, но выхода не было. Больше всех страдали старики, многие из них стояли уже одной ногой в могиле.
Среди них я нашел общественного деятеля Шмуэля Винтера. Он был тяжело болен.
Здесь встретил я и Нойгольдберга, известного деятеля организации Поалей-Цион Ц. С. в Лодзи. В Варшавском гетто он стал одним из активных деятелей подпольного центрального комитета партии. Старый, измученный, он почти не говорил со мной о голоде и опасностях. Первый вопрос его был: что слышно на восточном фронте. Думая, что на Мила, 18, у нас есть радиоприемник, он надеялся узнать у меня о том, что происходит в мире. Но не получив никакой информации, сам начал говорить о положении, как он его оценивал, и строить планы на будущее.
С глубокой верой говорил он о победе Красной Армии и о неизбежной гибели гитлеризма, как будто видел в этом спасение для нас, евреев гетто. На фоне общего отчаяния вызывала восхищение сила духа этого еврея, сумевшего подняться выше страшной действительности.
Я разделял его веру лишь с одной оговоркой: мы не можем рассчитывать на то, что изменение положения на фронтах спасет нас. Но он сказал:
"Лучше уж умереть с сознанием того, что гибель врага близка".
И хотя Нойгольдберг уже знал, что у нас нет связи с внешним миром, из глубины его души вырвалось: "Что в Эрец-Исраэль?" Он не ждал ответа, он просто хотел назвать это имя, чтобы хоть словом приблизиться к стране нашей мечты.
Встреча с Нойгольдбергом вновь показала мне, что и в такие дни не перевелись евреи, сильные духом и верой, не потерявшие надежду!
В бункере на Францисканской, 30, я встретил Гепнера, общественного деятеля, филантропа, бывшего заведующего отделом снабжения юденрата. Он тоже был подавлен, потерял интерес к происходящему вокруг, но мне удалось вызвать его на разговор.
Гепнер рассказал мне о спорах в немецкой верхушке по поводу судьбы, уготовленной евреям гетто. Брандт требовал немедленной ликвидации гетто, Конрад, начальник "Вертэрфассунг", был заинтересован в том, чтобы оттянуть акцию полного уничтожения, ибо гетто было для него источником Он был полновластным хозяином 5 тысяч еврейских рабочих обогащения.
Из команд "Вертэрфассунг", от которых он постоянно получал ценные "подарки". Он был компаньоном еврейского владельца мельницы на На-левках, 33. Были у него еще и другие источники доходов.
В "семейном" споре победил Брандт, и тогда между ним и Конрадом (продолжал свой рассказ Гепнер), началось отчаянное соревнование: кому удастся награбить больше добра со складов юденрата.
В 8 часов утра 19 апреля Конрад позвонил Гепнеру и сказал, что в целях сохранения запасов отдела снабжения, их надо перевезти на склады "Вертэрфассунг", для чего он пришлет немедленно грузовики. Гепнер должен выдать им все продукты.
Через несколько минут позвонил Брандт. По его словам, Гепнеру нечего бояться. Происходящее в гетто - это лишь одноразовая акция по ликвидации еврейских вооруженных "банд". Гепнеру лично не грозит никакая опасность. В час дня он должен явиться в юденрат на важное заседание.
"Положив трубку, - рассказывал далее Гепнер, - я решил, что после всех этих увещеваний и обещаний, мне лучше всего уйти в бункер".
Через несколько минут, без всякого предупреждения, появились машины, присланные Брандтом, и вывезли все, что было на складе.
Когда в условленное с Гепнером время появились машины Конрада, склады были пусты. В погоне за такой богатой добычей Брандт оказался проворнее своего соперника.
Позже стало известно, что на том "важном" совещании в час дня, на которое Брандт приглашал Гепнера, были ликвидированы все члены юденрата вместе с еврейскими полицейскими. Некоторых расстреляли на месте и трупы сожгли тут же во дворе юденрата, некоторых вывезли в Треблинку.
Большой неожиданностью была для меня встреча с боевой группой из щеточной мастерской. Впервые со времени начала восстания я встретился с товарищами из Дрора. Это была группа Генека Гутмана, с которым я дружил еще в "кибуце" на улице Джельна, 34.
Группа Гутмана отличилась в боях на территории мастерской: они уничтожили миной несколько десятков немцев и отступили в бункер на Францисканскую, 30.
Тут, в бункере, встретил я группу Поалей Цион - левых, которой командовал Герш Берлинский, бойцов Бунда и ППР. Это были сердечные встречи. Мы спешили рассказать друг другу о боях, о пережитом.
Возвратившись на Милу, 18, я мог нарисовать довольно четкую картину происходящего на улице Францисканской, 30, рассказать о боевых группах, укрепившихся там.
На второй день после моего ухода из бункера по улице Францисканской, 30, там разгорелся бой: немногие, которым удалось спастись, во главе с Мареком Эдельманом, отступили на улицу францисканскую, 22. Марек пришел к нам на Милу, 18. Он рассказал, что немцы окружили дом, ворвались в одно из укрытий и начали стрелять и бросать гранаты. Бойцы бросились к этому укрытию и открыли огонь по немцам, а вторая группа наших бойцов сумела незаметно обойти врагов с тыла и обрушить на них град пуль и гранат.
В тот день немцам не удалось захватить бункер, они отступили, унося с собой убитых. Но на другой день, вернувшись с подкреплением, немцы завладели всеми входами. Завязался бой, но газовые шашки задушили сопротивление.
Здесь погибли: Двора Баран, Цви Эдельштейн, Ципора Лерер из Дрора (Генек Гутман, их командир, был тяжело ранен), Авраам Диамант из группы Берлинского, Брильянтштейн и Берек из Бунда. Авраам Эйгер из Дрора геройски погиб: он был тяжело ранен, немцы предложили ему сдаться, но он закричал: "Убийцы! Мы погибаем от ваших грязных рук, но вы умрете собачьей смертью!"
Только один день прошел - и людей, которых я видел на Францисканской, 30, уже нет в живых! Они дружески уговаривали меня остаться с ними еще на день, и лишь случайно я не разделил их судьбу.
С Францисканской, 30, увезли в лагерь смерти и доктора Туло (Нафтали) Нусенблата, посвятившего свою жизнь изучению трудов Герцля, его эпохи и современников и опубликовавшего несколько книг на эту тему. В гетто он продолжал писать полную биографию Герцля, имея в своем распоряжении богатые материалы и ценнейшие документы.
За несколько дней до катастрофы я говорил с доктором Нусенблатом: он окликнул меня, когда я через Налевки пробирался к улице Францисканской. Мы были знакомы еще с тех "добрых времен" в гетто, когда я пришел к нему, чтобы пригласить на лекцию в подпольном семинаре Дрора. При свете горящего дома он узнал меня. Положение его было ужасным: он вырвался из своего сгоревшего дома на улице Мурановской, 44; скитался меж развалинами, не находя убежища, и обрадовался, увидев меня. Случайная встреча со мной заронила в его душу искру надежды на спасение.
