— А кстати, о яблоках. Когда я был маленький, меня очень занимали у соседа в саду яблоки; были они лучше наших или нет, не помню. Я приладил прибор…
— Прибор? — удивлённо остановился Гукер.
— Вот именно! Пристроил к длинной палке горшок и, взобравшись на ограду, подводил горшок под фрукты, потряхивая ветку. Самые спелые, конечно, оказывались моей добычей.
Гукер всё ещё хохотал от всей души, когда они вошли в дом.
— О чём вы? — спросила миссис Дарвин.
— Да вот доктор рассказал мне, — начал Гукер, — забавную историю из своего…
— Путешествия, — поспешил добавить Дарвин, подмигнув Гукеру.
После завтрака Дарвин как всегда читал газету и отвечал на письма. С тех пор, как стали издаваться его книги, к нему приходило множество писем. Да и самому часто было нужно написать какому-либо учёному или просто любителю естественных наук, чтобы посоветоваться по тому или другому вопросу.
Гостям в доме Дарвинов предоставлялась полная свобода: каждый занимался, чем находил нужным. Вместе собирались только за столом и в гостиной, чтобы слушать чтение и прекрасную игру на фортепьяно хозяйки дома.
Сегодня продолжали чтение «Айвенго» Вальтер Скотта.
Дарвин, как обычно, сидел в широком удобном кресле у камина и слушал с огромным удовольствием. Приятный голос жены, её гладкий чистый лоб, обрамлённый спускавшимися локонами, мягкий взгляд, которым она иногда обводила присутствующих, опустив книгу на колени, её мелодичный смех — всё дышало какой-то особой гармонией, покоем, уютом. Да, он очень любил свою жену и дорожил её вниманием, заботой о себе и детях. На днях ему было очень плохо. В течение нескольких ночей Эмма почти не ложилась в постель, так и сидела в кресле, всё время готовая оказать ему помощь.
Перед обедом Дарвин опять работал у себя в кабинете. Потом прошёлся с Гукером по саду. Они говорили о вопросе, который теперь интересовал Дарвина больше всего:
— Животные и растения всегда изменяются. Можно ли найти детей, точно повторяющих своих родителей? Из поколения в поколение различия становятся заметнее и заметнее, они накапливаются. В конце концов потомки совершенно не похожи на предков. Мы говорим: это новый вид. Теперь я знаю, каким образом появляются новые виды. Я знаю ключ, каким открывается тайна происхождения новых видов на земле. Знаю, почему животные и растения приспособлены к своим условиям жизни. Но, дорогой Гукер, надо сказать об этом ясно, убедительно для всех. Иначе только дело испортишь!
— Вы правы и неправы, Дарвин! Я помню ваш очерк об этом, который вы мне прислали лет шесть-семь тому назад. Кажется, в 1844 году, да? Он цел у вас? — Дарвин молча кивнул головой. — Вы правы, что надо сказать убедительно, следовательно, надо обосновать свой новый взгляд на вещи фактами… Но вы не правы, что…
— Надо ещё выносить этот взгляд в своём уме и сердце, чтобы изложить его просто и понятно, — горячо перебил Дарвин.
— И это верно. Тем не менее, вы не правы, оттягивая изложение ваших взглядов по вопросу о происхождении видов на долгие годы. Вы отлично рассказали о них в очерке, о котором я сейчас вспомнил. За эти годы вы собрали кучу фактов в пользу вашей теории, но вы ничего не напечатали о ней. Лайель правильно говорит, что кто-нибудь другой опередит вас!
— Другой напишет книгу о происхождении видов?
Об этом уже не раз заходила речь между Дарвином и его учёными друзьями — Гукером и Лайелем. Ну, что же, тем лучше: у него будет соратник. Разве имеет значение, кто первый? Никакого. Важно, чтобы наука двигалась вперёд. Оба некоторое время молчали. Потом Гукер осторожно спросил:
— А как ваша голубятня?
— Процветает, но нужно ещё и ещё повозиться с измерениями скелетов и подсчётом перьев. Надоедает!
«Вольно же вам», — подумал Гукер, но воздержался от этой реплики.
— Необходимо, необходимо, без этой возни ничего как следует не докажешь, — заметил Дарвин, как будто прочитав скрытую мысль друга.
К обеду приехал Лайель с женой, с которыми Чарлз и Эмма Дарвин очень подружились. За обедом было шумно и весело, но Дарвину стало хуже, и он ушёл отдохнуть наверх. Замедленный шаг по лестнице выдал внезапно охватившую его слабость. Дышалось трудно, и сильно билось сердце.
«Вот досада, — думает Дарвин. — Так приятно было бы посидеть с ними. Поговорили бы ещё… А тут эта дрожь в ногах. И тошнит. — Дарвин был совсем не тот, что когда-то лазал по горам и скалам в Чили. — Пожалуй, мне не поверили бы, что я поднимался на Кордильеры, если бы у меня не было вещественных доказательств, — усмехнулся он про себя. — Доказательства… Спешить? Нет, нужны доказательства и самые разнообразные, разносторонние».
Снизу донеслись звуки фортепьяно. Эмма играла Бетховена. Под музыку усталый мозг начинал успокаиваться. В висках больше не стучало, сердце билось ровнее.
— Что это за вещь? А какая прелесть! — по обыкновению Дарвин не узнал, какое произведение исполнялось, но ему всегда нравились одни и те же вещи.
Около одиннадцати часов всё в доме стихло. Не спал только сам хозяин. Его изводила бессонница. Устав лежать без сна, он сел в постели, сжимая голову руками. Мысли неслись, одна сменяя другую: впечатления, разговоры, всё, чем занимался днём, — всё это сейчас, ночью, переживалось ещё острее. Он испытывает постоянное беспокойство и ночью сильнее, чем днём.
«Нужны именно факты и факты! — думает он. — Иначе легко уйти в область фантазии».
Дарвин прижал тёплую мордочку пинчера к лицу. Полли пришла в полный восторг: её хозяин вернулся домой после месячного отсутствия. Вне себя от радости, она лизнула его прямо в губы, а он заговорил с ней нежным и ласковым голосом:
— Ты скучала без меня?! Я полечился немного на водах, дружок. Хорошо ли ты вела себя, моя маленькая милая Полли? — И собачонка на своём собачьем языке ответила:
— Я очень соскучилась. Всё было благополучно, только я нечаянно попортила две грядки с примулами, за что мне попало от Френсиса. — Она спрыгнула на землю, завертелась, заметалась до того, что стала задыхаться.
— Мы пройдём к голубям, Полли!
У Дарвина отличная коллекция голубей. Он бросил хлебные крошки, и голуби мигом слетели к его ногам. Хороши зобастые! С каким важным видом они несут на высоких ногах длинное туловище, постоянно раздувая зоб. Забавная птица и на голубя совсем не похожа! А вот птица с хвостом в виде пышного опахала; её тело красуется как бы на фоне яркого веера.
Учёный задумчиво смотрел на птиц: любопытная порода — с капюшоном из перьев на голове. А эта, у которой огромная голова того и гляди перевесит туловище!
